Тишину нарушил шелест платья — и перед ними предстала Мари де Шеврез, вне себя от гнева. Иных женщин гнев делает некрасивыми, но герцогиня, порочная и очаровательная, была невероятно хороша даже сейчас: ее бездонные глаза метали молнии, щеки раскраснелись, полуприкрытая кружевами грудь часто вздымалась, в общем, судя по ее виду, она искренне жалела, что не способна испепелять взглядом, как та мифологическая ведьма, о которой д'Артаньян слышал краем уха от какого-то книжника в Тарбе, — помнится, имя у нее было испанское, Мендоза Горгулья, что ли…

— И вы… — у нее не было слов, — и вы осмелились сюда явиться?! Шпион, предатель!

— Ну, это спорный вопрос, герцогиня, — сказал гасконец в совершеннейшем присутствии духа, изящно поклонившись. — Предатель — это тот, кто предает своих… А что до «шпиона» — я, клянусь честью, вовсе и не собирался шпионить. Каюсь, я выдал себя за другого, но исключительно для того, чтобы провести с вами ночь, и, если память мне не изменяет, меня буквально за шиворот втянули в заговор, о котором я и не подозревал… Какое же тут шпионство?

Прелестная Мари послала ему еще один уничтожающий взгляд, но и сама уже успела понять, что это не производит особенного впечатления. На ее очаровательном личике изобразилась прямо-таки детская обида, несколько мгновений всерьез казалось, что из этих огромных глаз, бесстыжих и невинных одновременно, брызнут слезы. — Если вы не предатель и не шпион, то, безусловно, последний идиот, — выдохнула она. — Болван, дурак набитый, чурбан, деревенщина, дубина! Перед вами была ослепительная фортуна, вы могли взлететь невероятно высоко… и на что вы это променяли? На благосклонный взгляд кардинала и неуклюжие объятия этой белобрысой интриганки… Нечего сказать, хороша награда! Могу спорить, в постели она ужасно добродетельна и скучна!

Д'Артаньян смотрел на нее с благожелательной улыбкой и молчал. В конце концов она и сама замолчала, видя, что все ядовитые стрелы летят мимо цели. Оглядела всех по очереди — непроницаемого де Варда, ухмылявшегося во весь рот Каюзака, державшего одной рукой за шиворот Антуана, а другой его достойного братца, и спросила совсем другим тоном, уже, скорее, рассудочным:

— Что все это значит? Как вы посмели сюда ворваться? Антуан, скотина, зачем ты их пустил?

— Я ничего не мог поделать, хозяйка, — покаянно просипел слуга. — Этот вот дворянин как сгреб меня за глотку, чуть не задавил, я уж думал, конец пришел без покаяния…

— Великодушно прошу извинить, герцогиня, — непринужденно сказал д'Артаньян. — Служба кардинала, увы. Нам стало известно, что в вашем доме скрывается один подозрительный англичанин по имени Винтер, замешанный в подстрекательстве сразу к нескольким убийствам…

— Подите к черту!

— Сдается мне, кое-кто попадет туда раньше меня… — сказал д'Артаньян спокойно. — Я не шучу, герцогиня. Мы пришли арестовать вашего постояльца…

— Нет у меня никаких постояльцев! Я вам не трактирщица!

— Мари… — укоризненно произнес гасконец. — Ну зачем вы цепляетесь к словам? Нам нужен лорд Винтер, как его ни именуй… Или вы хотите сказать, что никогда не слышали о таком?

— Да провалитесь вы! Как вы смеете меня допрашивать?

— Между прочим, дом окружен, — небрежно добавил граф де Вард, очень громко, явно предполагая наличие поблизости кого-то подслушивающего.

Он был совершенно прав: д'Артаньян, глядя на знакомую дырку в стене, проделанную острием его собственного толедского кинжала, уверился, что ее сейчас закрывает то ли чей-то глаз, то ли чье-то ухо…

— Ах, вот как? — саркастически усмехнулась герцогиня. — Уж не хотите ли вы увести меня в Бастилию? По какому праву?

— Мари… — поморщился д'Артаньян. — Вас мы трогать не собираемся. А вот милейшему лорду Винтеру, боюсь, придется с нами прогуляться до ближайшего полицейского комиссара. У нас есть свидетель, который совершил убийство по наущению Винтера чуть ли не у меня на глазах… — и он кивнул в сторону Франсуа, стоявшего с видом понурым и обреченным. — Да и ваш слуга, доведись потолковать с ним задушевно, многое может поведать…

— Мерзавец! — выдохнула она, настолько очаровательная в гневе, что у д'Артаньяна защемило сердце от непонятной тоски. — Гасконский нищеброд! Дурак набитый! Провалить такое предприятие из-за совершеннейших глупостей… Достаточно было протянуть руку… Ну погоди, я тебе отплачу сторицей! Ты еще будешь валяться в уличной канаве с полуфутом железа в спине… но сначала я доберусь до твоей маленькой паршивки… О, я из нее сделаю последнюю шлюху, каких даже парижские бордели не видели… и у тебя еще будет время на нее полюбоваться в новом качестве, прежде чем с тобой самим будет покончено…