— Проклятье! — бьет Тёма по рулю. — Ну, давай же, заводись…

Неподалеку видны двухскатные крыши… Реденький забор… Горы, зажимающие с двух сторон небольшое селение. Рядом с природными исполинами домики кажутся букашками, а люди — и того меньше.

Тема выходит из автомобиля и поднимает капот. Оттуда валит дым.

— Фу-у, — отмахивается парень, разгоняя серые клубы.

Егор тоже выбирается и заглядывает во внутренности машины.

Я вылезаю и нетерпеливо переминаюсь:

— Долго еще ехать?

— Почти на месте, — отвечает Тёма. — Вот собака ливерная! Приспичило же накрыться медным тазом в двух шагах.

Оглядываюсь. Мне чудится одинокая фигура на окраине. Щурюсь, всматриваясь. Черт, без линз зрение совсем никудышное.

Делаю шаг, второй. Нет, это не я иду. Меня ведут ноги.

Верю и не верю. Замираю, а стук сердца отдается барабанами в висках.

Иду, а может, бегу. Запинаюсь, но не падаю. И снова бегу.

— Эва! — окликает муж.

Разве ж я слышу? Я тороплюсь вперед, туда, где меня ждут. Где меня ждали долгих двадцать лет.

Останавливаюсь в нерешительности. Нет, сердце не может обознаться. Оно гонит вперед. К той, что стоит у обочины, судорожно теребя ворот кофты. К той, кто глотает рыдания, закрыв рот дрожащей рукой. И правда, к чему плакать? Если только от радости.

И мои щеки мокры от слез.

Еще полшага… Секунды, превратившиеся в вечность.

Подхожу совсем близко, и смелость испаряется.

Я в одном шаге. Я — её отражение. Я — мамина дочка…

И падаю, падаю в любящие объятия.

Я нашла свой дом. Он в моем сердце.

— Эвочка… Эвочка… — шепчут мне, плача, и целуют — в щеки, в глаза, в лоб, в нос. Потому что нет сил, чтобы говорить. Потому что голос истаял от слез и безнадежного ожидания. — Доченька моя… Эвочка…

И я обнимаю. Прижимаюсь крепко-крепко. И тоже плачу.

Моя мама.

Я нашла тебя. Я смогла. Сумела. Добралась.

И мы плакали, плакали. От счастья. Наплакали, наверное, целую кадушку. И не разнимали рук, потому что думали: всё это сон. Стоит отвернуться, и сказка исчезнет. Прошло немало времени, прежде чем я осознала: мама рядом со мной, она материальна и не собирается таять и испаряться. И Магнитная реальна, и хуторок, и бревенчатый домик, и звонкая речушка Журчава.

— Какая ж ты стала большенькая. — Мама гладила меня по голове, утирая слезу. — Красавица. Невеста уже. Ой, что ж я говорю?

Когда я представила Егора в качестве своего мужа, она засуетилась.

— Конечно, конечно… Очень рада знакомству. У нас тут не ахти, но жить можно. Не судите строго.

Мама боялась, что Егор, вкусив "прелести" жизни в глуши, сбежит с Магнитной, прихватив меня, и не даст наглядеться на родную кровиночку. К Егору она обращалась на "вы", а он называл маму Илией Камиловной, отчего она поначалу вздрагивала и испуганно поглядывала на меня. Наверное, она не пользовалась настоящим отчеством, избегая чужого внимания. Чтобы успокоить маму, я поведала о знакомстве со своей родословной, но об ангельском проклятии и о синдроме решила умолчать. Рассказала и о самом старшем Мелёшине, который знавал Камила Ар Тэгурни, и о том, что благодаря Константину Дмитриевичу мои домыслы о побережье перестали быть домыслами, а мечта обрела реальность. И закончила рассказ тем, что горжусь своим дедом и считаю себя неотъемлемой частью здешних мест. А мама выслушав, заплакала.

Теперь моя мама — тёща, а Егор — зять ей. Я хихикнула. Зять нисколько не стеснялся, чувствуя себя в своей тарелке, а мама испытывала неловкость — за неустроенность быта, за отсутствие комфорта, к которому мы привыкли на Большой земле, за скудность и простоту рациона.

Несмотря на мамино смущение, её не удивил факт моего замужества. Позже я поняла, почему.

— Какая ж ты худосочненькая, — всплескивала она руками. — Ни мяска, ни жирка. Косточки выпирают.

— Это я-то худосочненькая? — возмущалась я притворно. — Да я вешу почти центнер. Слониха! Зато ты худенькая, совсем голодом заморилась.

— Да что я? Обо мне не думай, — отмахивалась мама, порываясь всплакнуть, и я ревела вместе с ней. Но то были счастливые слезы.

Мама и вправду выглядела усталой. Мне казалось, она не ела, а клевала как птичка. Отсутствие аппетита мама объяснила просто. Ожиданием. Еще в начале лета в Магнитную вместе с регулярной корреспонденцией пришло извещение о скором приезде вис-специалиста с Большой земли. Мелёшин Егор Артёмович собирался прибыть в таежную глухомань с супругой. А коли супруга оказалась дочкой всеми уважаемой учительницы Илии Папены, то сам голова Магнитной решил посодействовать с доставкой гостей, выделив транспорт и зарезервировав бензин в Березянке с последующим возмещением расхода. Время шло, специалист не ехал, а мама поседела от переживаний. Наверное, случилось что-то страшное и непоправимое, иначе какие могут быть причины для задержки?

Но теперь-то оснований для тревоги нет. Мы добрались до Магнитной, и всё будет хорошо, — успокоила я, и мы опять залились слезами, осознав сей факт.

Мама достала из подпола простенькую шкатулку, завернутую в рогожку, и извлекла бережно хранимые номера газет. В одной из них сообщалось, что дочь министра экономики пришла в сознание после покушения и стремительно идет на поправку, а в другой газете, более чем полугодовой давности, были помещены наши с Егором фотографии и краткая заметка о предстоящем бракосочетании. Газетные страницы, несмотря на недолгое существование, выглядели замусоленными и измочаленными. Я вспомнила, что дед Егора говорил о контрабанде прессы на побережье. Должно быть, газеты как источник информации и как средство связи с внешним миром передавали из дома в дом, от человека к человеку, прежде чем они попали к маме.