• они не могут быть стабильными, поскольку существуют в рамках символических ресурсов, их средства идентификации постоянно меняются;

• они не все время получают противоположные требования системы, поэтому не могут находиться в одной общественной категории.

Мы вообще можем считать, что и сила подобных структур заложена в их нестабильности, непредсказуемости, в то время как сила формальных структур состоит в обратном – в стабильности. В этом смысле можно вспомнить отличия партизан от регулярной армии, активно изучаемое и используемое сегодня американскими военными понятие «роения», когда принятие решения опушено на самый нижний уровень. Децентрализация порождает другие типы эффективного поведения.

Украина с 1990 года находится в ситуации, когда молодежные движения проявляют себя в активной форме. 2004 год не стал исключением. Единственное отличие от теории Альберто Мелуччи – в том, что молодежное движение не стало самостоятельным фактором со своими требованиями, а присоединилось к «битве гигантов», хотя его роль также была значительной, поскольку, например, «Пора» смогла «реализовать» 7–8 млн. долларов [3], а это является немалой суммой.

Россия сегодня занялась активным выстраиванием молодежных структур под власть, поскольку получила обучающий толчок со стороны украинских позиций. Очень четко формулирует значимость молодежных движений Александр Дугин: «В критической ситуации проявляется третий фактор – фактор улицы, неформальных объединений, неправительственных организаций и фондов, в которых на самом деле и идет настоящая жизнь и которые при необходимости способны создать реальное революционное настроение, критическое мнение, спонтанный протест. Они не управляемы и не контролируемы властью просто потому, что не интересуют ее в силу их малой покупательной способности и нулевого административного ресурса. Они нужны только в периоды революций. Молодежь – это мотор и энергия таких движений» [18]. Здесь снова молодежь представляет интерес не сама по себе, а как тот тип рычага, который может попасть не в те руки.

Не только нарушенные ожидания ведут к революции старшее поколение, но и замедление процессов развития, которые не дают молодежи выдвигаться вперед в естественном, а то и интенсивном режиме. Молодежь скорее живет завтрашним днем, а ее возвращают в день вчерашний.

Страны СНГ после скоростного скачка 90-х в определенной степени «зависли» в своем развитии. И если для старшего поколения ожидание – это вполне приемлемая форма существования, то молодежь знает зависание только из работы с компьютером. Они хотят жить более ускоренной жизнью, а те формы, которые им предлагают, наоборот, строятся на специальном замедлении всех процессов. Это создает принципиально конфликтную ситуацию, которую один из исследователей описал в следующих словах: «Так было на Тяньаньмыне в 1989-м, а до этого рядом с Сорбонной в 1968-м. Все революции устраивались молодежью просто потому, что она менее всего отличается характерной чертой наших соотечественников – терпением. Современная российская молодежь волею старшего поколения оказалась лишена места под солнцем. Ротация кадров в политике и органах управления давно перезрела. Среди политиков федерального уровня самые молодые пришли в эту сферу как минимум 10–12 лет назад. А расставаться с властью по-хорошему, как известно, любят немногие» [19].

Поскольку массовая культура в отличие от культуры высокой строится на активной роли читателя / потребителя (Умберто Эко) и поскольку оранжевая революция опиралась на одновременное проведение концертов на Майдане, то возникает потребность посмотреть и на теории массовой культуры. Джон Фиск, как и ряд других исследователей, выводит массовую культуру из понимания ее как культуры подчиненного класса.

Рассуждения Дж. Фиска по анализу массовой культуры мы можем суммировать в ряде моментов [20]:

• Мадонна как текст является неполной, пока она не поставлена в условия социальной циркуляции;

• популярная культура реализуется интертекстуально как серия текстов (постер, плакат, пластинка, интервью и тому подобное);

• в популярной культуре объектом почитания являются не автор музыки или текста, а исполнитель;

• акцент на циркуляции значений, а не на отдельном тексте говорит о том, что популярная культура реализуется в повторении и сериальности, что соответствует рутине обыденной жизни.

Если проанализировать этот набор характеристик массовой культуры, то мы можем полностью перенести их на особенности оранжевой революции, что говорит о едином феномене массового поведения. Например:

• социальная циркуляция сформировала и феномен лидеров оранжевой революции;

• революция состояла в бесконечной череде действий, то есть сериальность явно присутствовала, к примеру, Владислав Каськив вспоминает, что ему 12 раз давалась команда быть готовым к активным действиям [3];

• революция строится на активизации масс, когда авторами становятся все, а не только власть;

• множество значений, противоречащих друг другу, все время создают ощущение незаконченности.

Революция, являясь коллективным действием, находится на другом полюсе по отношению к действиям индивидуальным. Молодежь в этом плане также противостоит старшему поколению, поскольку способна к нелинейному мышлению, выросшему в рамках видеоигр, ощущая, а не анализируя взаимоотношения. Революция как раз была принципиально нелинейным событием, которое смогло быть прочитанным и активизированным именно молодым поколением.

Требования социальных изменений сопровождают человечество все время. Христианство, возникшее как религия рабов, в этом плане также компенсировало страдания в мире реальном блаженством в мире после смерти. Но и здесь опора состоит в учете требований несовершенства данного мира. То есть человечество испокон веков имело методологии по трансформации данного вида несовершенств:

• эволюционный проект;

• революционный проект;