На допросе Гусева сожалела только о том, что не убила Распутина. Она говорила: «Я решила убить Григория Ефимовича Распутина, подражая святому пророку Илье, который заколол ножом 400 ложных пророков; и я, ревнуя о правде Христовой, решила над Распутиным сотворить Суд Божий с целью убийства Распутина…» Хионию отправили для освидетельствования в Томскую окружную лечебницу для душевнобольных, где эксперты не обнаружили у Хионии «следов выраженного душевного расстройства», но отметили «явное возбуждение» при разговорах на религиозные темы, предупредив, что оно «может при известных обстоятельствах перейти в патологический аффект». Врачи рекомендовали содержать Хионию «в специальном психиатрическом заведении».

Официальное освидетельствование состоялось 24 февраля 1915 года в зале Тобольского окружного суда. Двое экспертов пришли к выводу, что Хиония во время нападения на Распутина находилась «в ненормальном истерическом состоянии, но с сознанием своего поступка», тогда как третий заключил, что у нее «болезненное психическое состояние». В итоге Гусеву в июле 1915 объявили душевнобольной и освободили от уголовной ответственности, поместив в психиатрическую лечебницу в Томске, где она оставалась более двух лет. Как отмечали врачи, «испытуемая охотно говорит о своем преступлении, заметно рисуясь, бравируя. У нее вырываются такие выражения, что она теперь «герой на всю Россию». Испытуемая любит собирать вокруг себя кружок слушателей из больных и других испытуемых, старается играть первую роль, обращается от имени других с разными просьбами. В разговоре, манере держать себя заметны кокетливость, манерничанье».

Вскоре после Февральской революции, 27 марта 1917 года Хиония была выпущена из больницы по личному распоряжению министра юстиции Александра Керенского.

Что стало с Хионией дальше, неизвестно. Известно только, что она в 1919 году, ровно через пять лет после покушения на Распутина, неудачно покушалась на патриарха Тихона в Москве. Ее опять признали невменяемой, а в качестве смягчающего обстоятельства советский суд признал наличие у Гусевой политической судимости.

3 июля Распутина перевезли на пароходе в Тюмень для лечения. В тюменской больнице Григорий Ефимович оставался до 17 августа 1914 г. В телеграммах, которые он посылал царской семье, Распутин пытался предотвратить вступление России в Первую мировую войну.

13 июля «старец» предостерегал царскую семью от вступления в войну, напоминая, чем кончилась Русско-японская война: «Нет ее и не надо, это левые хотят дипломаты знают как нужно, постарайтесь чтобы не было, те узнали что у нас безпорядки, одно горе что не могу приехать».

«Смотри горко, а как радовались в Костроме, всех гостей подчивали, а те в зависть впали, все пойдет, надо пережить, повод не надо давать, они будут нахалы опять кричать, то долой, другое долой, будто защита, а сами палкой хотят, по плечам кто хочет».

16 июля Распутин продолжил гнуть пацифистскую линию: «От нечего делать пошли Покровские виды молодуша тоже просит. Не шибко беспокойтесь о войне, время придет, надо ей накласть, а сейчас еще время не вышло, страданья увенчаются. Крепко целую всех».

19 июля Григорий Ефимович телеграфировал: «Верю, надеюсь на мирный покой, большое злодеяние затевают, не мы участники знаю все ваши страдания, очень трудно друг друга не видеть окружающие в сердце тайно воспользовались, могли ли помочь».

Тогда же он направил письмо царю: «Мой друг!

Еще раз повторяю: на Россию надвигается ужасная буря. Горе… страдания без конца. Это – ночь. Ни единой звезды… море слез. И сколько крови!

Не нахожу слов, чтобы поведать тебе больше. Ужас бесконечен. Я знаю, что все требуют от тебя воевать, даже самые преданные. Они не понимают, что несутся в пропасть. Ты – царь, отец народа.

Не дай глупцам торжествовать, не дай им столкнуть себя и всех нас в пропасть. Не позволяй им этого сделать… Может быть, мы победим Германию, но что станет с Россией? Когда я об этом думаю, то понимаю, что никогда еще история не знала столь ужасного мученичества.

Россия утонет в собственной крови, страдании и безграничном отчаянии.

Григорий».

Распутин опасался участия России в надвигавшейся мировой войне, поскольку помнил, что предыдущая война с Японией закончилась не только поражением Российской империи, но и революцией, в результате которой возникла ненавистная Дума, где «старца» не жаловали. Поскольку Германия даже в народе воспринималась как гораздо более серьезный противник, чем Япония, и немцев в отличие от японцев никто шапками закидать не надеялся, то Распутин всерьез боялся, что после нового, еще более сокрушительного поражения, чем в японскую войну, революция может одержать полную победу. Тогда российская монархия будет свергнута, а вместе с ней неизбежно и его, Распутина, падение, причем революционеры могут не остановиться и перед физической расправой над фаворитом царской семьи.

Так или примерно так рассуждал Григорий Ефимович. Но когда Россия в войну все-таки вступила, Распутин сменил пацифистскую позицию на прямо противоположную и призывал сражаться до победного конца. Вероятно, тут сыграло свою роль то, что Германия первой объявила войну России.

Уже 20 июля, обращаясь лично к царю, Распутин благословил уже начавшуюся войну: «О милый дорогой, мы к ним с любовью относились а они готовили мечи и злодействовали на нас годами я твердо убежден, все испытал на себе всякое зло и коварство получит злоумышленник сторицей, сильна Благодать Господня под ее покровом останемся в величии».