Тогда мы были богами. Но иногда даже боги должны спускаться со своих высот.

Тело Сири никогда не переставало удивлять меня. То было на Архипелаге. Три недели в большом доме-дереве под гнущимся стволом дерева-мачты, дельфины-пастухи, сопровождавшие нас, словно почетный эскорт, тропические закаты, превращавшие каждый вечер в чудо, звездный балдахин над нами по ночам и фосфоресцирующая кильватерная струя – тысячи переливающихся вихрей, словно вобравших в себя сияющее великолепие созвездий. И все же сильнее всего мне запомнилось тело Сири. По каким-то причинам – застенчивость или годы разлуки – в первые наши дни на Архипелаге она носила купальник: две узкие полоски ткани, и ее нежно-белые грудь и бедра так и не успели покрыться ровным загаром.

Я вспоминаю ее в тот первый раз. Ее тело, белеющее в лунном свете, когда мы лежали на мягкой траве над гаванью Порто-Ново. Ее шелковые шортики, зацепившиеся за стебель ивнянки. В ней тогда была детская стыдливость – легкий страх перед тем, что пришло слишком рано. Но и гордость. Та самая гордость, что позволила ей позднее усмирить толпу сепаратистов, бушевавших у порога консульства Гегемонии, и отправить их, пристыженных, по домам.

Я вспоминаю свое пятое посещение Мауи и наше четвертое Единение. До этого я почти не видел ее плачущей. Ее мудрость уже вошла в поговорки, ей воздавались чуть ли не королевские почести. Четыре раза ее выбирали в Альтинг, и Совет Гегемонии постоянно обращался к ней за консультациями. Она несла свою независимость, как носят королевскую мантию, и ее неистовая гордость никогда еще не пылала так ярко. Но когда мы остались вдвоем на белокаменной вилле к югу от Фиварона, она отвернулась от меня. Я нервничал, страшась этой могущественной незнакомки, но Сири – моя Сири с ее королевской осанкой и гордым взглядом – отвернулась к стене и сквозь слезы глухо сказала:

– Уходи, Мерри, уходи. Я не хочу, чтобы ты видел меня. Я старуха с дряблым телом и увядшим лицом. Уходи же.

Признаюсь, я был груб с нею тогда. Левой рукой я схватил ее за запястья с силой, какой сам от себя не ожидал, а правой одним движением разорвал ее шелковое платье сверху донизу. Я осыпал поцелуями ее плечи, шею, темные отметины на животе – память о рождении наших детей – и шрам выше колена, оставшийся после аварии скиммера сорок местных лет тому назад. Целовал седеющие волосы и морщинки, прорезавшие ее когда-то гладкие щеки. Я целовал ее слезы.

– Бога ради, Майк, ведь это незаконно, – испугался я, когда мой друг вытащил из рюкзака и развернул ковер-самолет. Мы находились на острове 241 – это романтическое название торговцы Гегемонии дали пустынному вулканическому недомерку, выбранному ими для нашего отдыха. Остров 241 находился менее чем в пятидесяти километрах от древнейшего из поселений колонии, но с таким же успехом он мог находиться и на расстоянии в пятьдесят световых лет. Ни один местный корабль не имел права приближаться к острову, пока на нем находились члены экипажа «Лос-Анджелеса» и строители. У колонистов имелось несколько старых скиммеров, но по взаимному соглашению они не должны были пролетать над островом. Общежитие, пляж да торгующая сувенирами лавочка – вот и все местные достопримечательности. В будущем, когда «Лос-Анджелес» доставит в систему последние компоненты конструкции и сооружение портала закончится, чиновники Гегемонии превратят остров 241 в центр торговли и туризма. А пока он оставался унылой дырой с посадочными шахтами, безликими зданиями из местного белого камня и несколькими отупевшими от безделья администраторами. Майк предупредил их, что мы уходим на три дня в поход – хотим полазать по здешним горам.

– Господи, да не собираюсь я таскаться по этим горам, – сказал я. – Лучше бы мне остаться на корабле и подключиться к фантопликатору.

– Заткнись и не отставай от меня, – ответил Майк, и, будучи младшим членом пантеона, во всем следующим за старшим и более мудрым божеством, я заткнулся и пошел за ним. Два часа мы лезли по крутому склону, продираясь сквозь колючий кустарник, пока не оказались на площадке из застывшей лавы, в нескольких сотнях метров под которой бушевал прибой. Мы находились на планете с тропическим климатом, причем вблизи от экватора, но на этой высоте дул такой ветер, что зубы отбивали дробь. Заходящее солнце казалось мазком красной краски между темных облаков, вместе с которыми на нас с запада надвигалась ночь, и я не испытывал ни малейшего желания оставаться здесь до утра.

– Пойдем отсюда, – сказал я. – Укроемся где-нибудь от ветра и разведем костер. Только, черт возьми, как разбить палатку на этой скале?

Майк присел и закурил сигарету с марихуаной:

– А ты поройся в своем рюкзаке, малыш.

Я растерялся. Его голос звучал спокойно, но это было нарочитое спокойствие любителя малоприятных розыгрышей, предвкушающего вопль жертвы, на голову которой сейчас опрокинется ведро воды. Опустившись на колени, я полез в рюкзак. Оказалось, он доверху набит пластинами пенолита, которыми прокладывают хрупкие грузы. Этот хлам, да еще костюм арлекина с маской и бубенчиками – вот и все, что там было.

– Ты что… совсем офонарел? – Я захлебнулся от негодования.

С каждой минутой становилось темнее. Кто его знает, пройдет шторм южнее или обрушится на нас? Внизу, словно голодный зверь, ревел прибой. Если бы я смог выбраться отсюда самостоятельно, то с удовольствием отправил бы Майка Ошо на корм рыбам.

– А теперь проверим содержимое моего рюкзака, – неторопливо сказал Майк. Высыпав пенолитовые пластины, он достал оттуда какие-то побрякушки вроде тех, что делают на Возрождении-В, инерционный компас, лазерное перо, которое, в зависимости от настроения, служба безопасности корабля могла счесть незаконно провозимым оружием, еще один костюм арлекина, куда более просторного покроя, и ковер-самолет.

– Ради Бога, Майк, – я изумленно провел пальцем по тонкому узору, – это ведь незаконно!

– Я не видел здесь таможенников, – ухмыльнулся Майк. – Да и вообще говоря, глубоко сомневаюсь, что на этой планете существует хоть какая-то дорожная инспекция.

– Да, но…

Я помог ему развернуть ковер. Он был немногим больше метра в ширину и около двух метров длиной. Роскошная ткань выцвела от времени, но левитационные нити по-прежнему сияли, как хорошо начищенная медь.

– Где ты его взял? – спросил я. – Неужели он еще действует?