А пока царствование Бориса всем казалось благополучным: на границах, если не считать редких стычек с отрядами Вишневецкого и других польских магнатов, наступила тишина. Внутри страны не было ни бунтов знати, ни народных возмущений. Но под внешним благополучием уже зрели зерна надвигающейся Смуты. В государстве все глубже укоренялись крепостнические порядки. Крестьяне и «черный люд» бежали на вольные окраины. Связанное войной в Венгрии Крымское ханство не могло им помешать. В глубине Дикого поля одна за другой образовывались новые казачьи общины, пополняющиеся беглыми холопами и «гулящим» людом.

Успехи стихийной колонизации обычно закрепляли царские воеводы. Их отряды двигались за казаками, возводя на новых землях города и крепости. В военное время колонисты приветствовали эти действия правительства, ведь укрепления повышали устойчивость обороны, а их гарнизоны увеличивали силы, противостоящие врагу. Но теперь-то, когда на границах воцарился мир, ситуация развернулась к казакам «другим боком»: воеводы без особых церемоний верстали вольных людей «в службу», зачастую заставляя их засеивать государеву пашню.

К началу XVII века донские казаки продвинулись до устья Северского Донца и основали там новую столицу Раздоры. Сразу после коронации Годунов послал в этом направлении крупные военные силы. Воеводы получили приказ: выстроить невдалеке от Раздоров крепость — Царев-Борисов. По замыслу Годунова, размещенный там гарнизон должен был приглядывать за казачьей вольницей. Еще одним способом воздействия на колонистов традиционно была «регулировка» снабжения. Донское войско не могло долго обходиться без боеприпасов и продовольствия из России. Годунов, как и все правители до него, использовал этот фактор, не стесняясь. В результате любое снижение хлебных поставок казаки относили на счет враждебного отношения к ним Москвы.

Надевая шапку Мономаха, Борис сулил жителям всевозможные льготы. Кое в чем он сдержал обещания. В землях сибирских вогулов, к примеру, на год отменили ясак. Со столичного посада подати сложили [44] на два года. А разоренный войной карельский уезд Годунов освободил от налогов сразу на десять лет. Однако послабления касались не всей страны, а лишь нескольких районов, и их благотворное влияние быстро исчерпало себя. Естественно, льготы чаще доставались тем местностям и категориям населения, которые поддерживали в свое время идею избрания Годунова. Завинчивание же гаек, наоборот, обычно задевало строптивых и неуступчивых. Так, проводя реформы «посадского строения», государевы люди не затронули самые многочисленные «белые [45] слободы» Москвы, очевидно помятуя об участии их жителей во всех шествиях к Новодевичьему монастырю. В большинстве городов (Ростове, Владимире, Калуге и др.) дьяки «осадили в тягло» часть «белослободочников», в основном — богатых торговцев, чьи льготы были наиболее разорительны для конкурентов из «черного посада». А на востоке страны, в Казани, монастырские слободы приписали к тяглу в полном составе. Особых выгод это казне, что интересно, не сулило. Но по странной случайности, именно казанский митрополит Гермоген и его архимандриты до последней возможности отстаивали идею честных выборов.

Если меры, направленные на увеличение числа тяглецов за счет боярских и монастырских «белослободочников», были в значительной степени оправданы, то обложение налогами жителей пограничных городов (таких как Зарайск) ничего, кроме проблем, царю не принесло. Городские пушкари и служилый люд «по прибору», составлявшие большинство населения тамошних «белых слобод», воспринимали тягло как явную несправедливость. Возможно, в иной ситуации народ смирился бы с ухудшением жизни. В конце концов, смена власти всегда начинается с радужных обещаний, а заканчивается усилением гнета. Но сразу за отменой льгот на страну обрушились стихийные бедствия.

В XVI—XVII веках каждое десятилетие на Русской равнине был хотя бы один год, когда из-за погодных условий хлеб не успевал вызревать. Еще один-два раза неурожаи захватывали большую часть страны. Как правило, эти «тощие» годы шли не подряд, а чередовались с «тучными», и Россия справлялась с ними без больших издержек. Крестьянам удавалось продержаться «до новинки» на остатках предыдущего урожая, а города жили накопленными на складах запасами. Но если посевы гибли два года подряд, голода избежать не удавалось. Именно это произошло в начале XVII века. Длительные дожди не дали вызреть зерну холодным летом 1601 года. Ранние заморозки усугубили ситуацию. Во многих местах крестьянам для сева озимых пришлось использовать незрелые семена. Естественно, они дали «квелые» всходы. Однако заморозки 1602 года погубили даже их. Весной 1603 года крестьянам было нечем засеивать поля. Наступил страшный голод. Быстро покончив с дарами леса, люди съели собак и кошек, а затем принялись за крапиву, лебеду и липовую кору. Во многих районах дошло до каннибализма и трупоедства. Смерть косила население по всей стране. В сельской местности трупы валялись на дорогах, из городов их едва успевали вывозить в поля, где наскоро закапывали в братских могилах.

Администрация Годунова не знала, что делать. Попытки ввести твердые цены на зерно, как это сделали, к примеру, власти Сольвычегодска, заканчивались исчезновением хлеба из продажи. Реквизиции приводили к тому, что собственники закапывали зерно, чтобы его не отняли. В результате становилось еще хуже. Решение Годунова продавать по твердым ценам хлеб из царских житниц тоже не спасло ситуацию. Во-первых, государственных запасов хватило ненадолго, а во-вторых, существенную их часть скупили спекулянты, ожидавшие (и не без основания) еще большего взлета цен. Они не прогадали. Видя, что большинству населения не на что покупать хлеб, власти попытались помочь народу денежными раздачами. Только в Смоленск для этой цели Годунов послал единовременно 20 тысяч рублей. Столичным жителям — понятное дело — доставались еще большие суммы. Однако толку от царской щедрости практически не было. Если весной 1602 года цены на зерно поднялись в шесть раз, то еще через год они взлетели настолько, что даже средние слои населения уже не могли покупать хлеб. Зато слухи о том, что в Москве раздают деньги, широко разошлась по стране. Народ толпами хлынул в столицу, отчего голод там лишь усилился.

Вскоре средства у правительства закончились. К тому времени беженцев в Москве собралось больше, чем коренных жителей. Люди ютились в наскоро сколоченных будках и шалашах, многие спали под открытым небом. Окончание денежных раздач обрекало их на мучительную смерть. Но если посады власть хотя бы пыталась спасти, то многомиллионное крестьянство было предоставлено его собственной судьбе. Что говорить о других местах, когда даже в дворцовых волостях, фактической вотчине Годуновых, крестьянам давали зерно в мизерных количествах. Получить эти крохи «крепкие» хлебопашцы могли лишь под кабальные расписки. А с обнищавшими и пришлыми приказчики даже не разговаривали.