Южная Франция и северная Испания были той самой территорией, где новый завоеватель, Homo Sapiens, создал цивилизацию, получившую у специалистов по первобытному обществу название франко-кантабрийской. Она совпадаете периодом раннего палеолита, именуемого также эпохой северных оленей. Окрестности Ляско вплоть до среднего палеолита были поистине землей обетованной, правда, текущей не столько медом и молоком, сколько горячей кровью животных. Как в позднейшую эпоху города возникали на пересечении торговых путей, так в каменном веке поселения людей сосредоточивались на путях миграции копытных. Каждую весну стада северных оленей, диких лошадей, коров, быков, бизонов и носорогов шли через эти места к зеленым пастбищам Оверни. Таинственная регулярность и благословенное беспамятство животных, которые каждый год направлялись тем же самым путем к неизбежной гибели, для человека палеолита были таким же чудом, как для древних египтян ежегодный разлив Нила. На стенах пещеры Ляско можно прочитать пламенное моление о том, чтобы такой порядок вещей длился вечно.

Потому-то, наверное, художники пещеры Ляско являются величайшими анималистами всех времен. Для них животное не было, как, скажем, для голландцев, фрагментом мирного пейзажа пастушеской Аркадии, нет, они видели его в мгновенном броске, охваченное паникой, видели живое, но уже отмеченное смертью. Их глаза не созерцают объект, но с точностью идеального убийцы улавливают его в силки черного контура.

Первый зал, который, вероятней всего, был местом проведения ритуалов охотничьей магии (охотники сюда приходили на свои шумные обряды с каменными каганцами), обязан своим именем четырем огромным быкам; самый большой из них длиной пять с половиной метров. Великолепные эти звери доминируют над стадом силуэтно изображенных лошадей и хрупких оленей с фантастическими рогами. Их могучий галоп разносится по подземелью. В раздутых ноздрях сконденсировано хриплое дыхание.

Зал переходит в узкий коридор-тупик. Здесь, по выражению французов, царит l’heureux d'esordre des figures [2] . Красные коровы, маленькие детские лошадки, козлы в неописуемой панике бегут в разных направлениях. Лежащий на спине конь с вытянутыми к известняковому небосводу копытами — добыча загонной охоты, способа, который до сих пор используется примитивными охотничьими племенами: огнем и криками животное гонят к отвесной скале, и оно падаете нее и разбивается.

Одним из самых прекрасных портретов животного, причем не только палеолитического искусства, но всех времен, является так называемая «китайская лошадь». Название вовсе не обозначает породу — это дань восхищения совершенством рисунка мастера из Ляско. Черный мягкий контур, наполненный и истаивающий, не только создает абрис, ной моделирует массу тела. Короткая, как у цирковых лошадей, грива, гулкие в бешеной скачке копыта. Охра не заполняет все тело — живот и ноги белые.

Я вполне отдаю себе отчет, что всякое описание — не более чем инвентаризация элементов, и оно бессильно передать этот шедевр, такой ослепляющий и бесспорный в своей цельности. Лишь поэзия и сказка обладают силой мгновенного сотворения объекта. И потому так и подмывает сказать всего лишь: «Жила-была прекрасная лошадь из Ляско».

Как согласовать это утонченное, изысканное искусство и действия доисторических охотников? Как смириться со стрелами, пронзающими тело животного, — актом убийства, которое воображает художник?

Условия, в каких в Сибири до революции пребывали охотничьи племена, сходны с теми, в которых жили люди в эпоху северных оленей. Лот-Фальк в книге «Les rites de chasse chez peuples sib'eriens» [3] пишет: «Охотник относился к зверю как к существу, по меньшей мере, равному. Видя, что зверь так же охотится, чтобы добывать пропитание, он считал, что и у зверей подобная модель общественного устройства. Преимущество человека проявляется только в технической сфере благодаря использованию орудий; в магической области человек приписывает животному силу не меньшую, чем его собственная. С другой стороны, в одном, а то и во многих отношениях животное стоит выше человека — благодаря своей физической силе, ловкости, великолепному слуху и чутью, иными словами, благодаря всем тем качествам, которые так ценятся охотниками. В духовной же сфере охотник признает за ним еще больше достоинств…

У зверя более непосредственная связь с тем, что божественно, он ближе силам природы, которые в нем олицетворяются».

Ну, это еще кое-как понятно современному человеку. Бездны палеопсихологии начинаются там, где речь заходит о связи убийцы с жертвой: «Смерть животного по крайней мере частично зависит от него самого: оно должно дать согласие на то, что его убьют, должно заключить договор со своим убийцей. Поэтому охотник выслеживает зверя, и ему очень важно установить с ним самые наилучшие отношения. Если северный олень не любит охотника, он не даст ему себя убить». Вот так нашим первородным грехом и нашей силой оказывается лицемерие. И только ненасытная смертоносная любовь способна объяснить очарование бестиария Ляско.

Справа от большого зала узкий коридор, прямо-таки кошачий лаз, ведет в ту часть пещеры, что именуется нефом и апсидой. На правой стене внимание привлекает большая черная корова — и не только совершенством рисунка, но и по причине двух отчетливо различимых таинственных знаков, находящихся у нее под копытами. Это не единственные знаки, перед которыми мы ощущаем собственную беспомощность.

Значение стрел, пронзающих зверя, ясно, поскольку это магическое действо — убийство изображения — было известно средневековым ведьмам, широко практиковалось при дворах эпохи Возрождения и даже дожило до нашего рационалистического времени. Но что означают эти четырехугольники с чересполосицей цветов под копытами черной коровы? Аббат Брейль, Папа специалистов по первобытному искусству, великолепно знающий не только пещеру Ляско, видит в них знаки охотничьих кланов, отдаленные прообразы гербов. Высказывалась также гипотеза, что это модели ловушек для животных, а кто-то видел в них изображения шалашей. Раймон Вофрей считает, что это просто-напросто одеяния из раскрашенных шкур, какие и сейчас еще можно увидеть в Родезии. Каждое из этих предположений правдоподобно, но ни одно нельзя признать достоверным. Мы точно так же не способны интерпретировать и иные простые знаки: точки, черточки, квадраты, круги, наброски геометрических фигур, которые встречаются в других пещерах, например в пещере Кастильо в Испании. Некоторые ученые высказывают робкие предположения, что это первые пробы письма. И получается, что нам что-то говорят только конкретные образы. В пещере Ляско, наполненной хриплым дыханием несущихся вскачь животных, геометрические знаки молчат, и, вероятней всего, молчать будут вечно. Наше знание о пращуре моделируют внезапный крик и гробовая тишина.

По левую сторону нефа прекрасный олений фриз. Художник представил только шеи, головы и рога, так что кажется, будто животные плывут по реке к укрытым в зарослях охотникам.

Композиция, отмеченная ни с чем не сравнимой экспрессией, рядом с которой вся неистовость современных художников выглядит просто ребячеством, представляет двух смолисто-черных бизонов, повернутых друг к другу крупами. У левого шкура на спине словно бы содрана и обнажено мясо. Поднятые головы, вздыбленная шерсть, поднятые в беге копыта. Изображение, исполненное темной, слепой, взрывчатой мощи. Даже сцены тавромахии у Гойи кажутся слабым отзвуком этой неистовой ярости.