Высокий суд, после этого несколько затянувшегося, но необходимого вступления защита переходит к сути дела, а именно к процессу, возбужденному против тамплиеров (во главе которых стоял Великий магистр Жак де Моле) внуком Людовика Святого, французским королем Филиппом IV Красивым{194}. Его правлению твердой руки свойствен прямо-таки современный этатизм, и у историков он совершенно справедливо считается прототипом европейского абсолютного монарха. Многочисленные войны, которые он вел, истощили государственную казну. Царствование его отмечено рядом глубоких экономических кризисов. Он пребывает в острейшем конфликте с папством чуть ли не с первых дней своего правления, и закончился этот конфликт, как известно, авиньонским пленением пап. Все эти элементы политики Филиппа Красивого сыграли решающую роль в процессе тамплиеров.

Процесс этот, Высокий суд, был возбужден, чтобы убрать из государства не зависящую от него автономную силу. Он был возбужден, чтобы — и мы без колебаний употребляем это слово — ограбить орден, присвоить его богатства. И, наконец, он был возбужден, чтобы тамплиеры, представляющие собой третью и притом международную силу, не сыграли в борьбе короля с папством роль союзника римского понтифика. Мы постараемся доказать, что обвинения, выдвинутые против ордена, обвинения религиозного, морального и идеологического характера, были всего лишь дымовой завесой, которая скрывала политические мотивы этой операции.

Несмотря на утрату владений в Иерусалимском королевстве, орден представлял собой силу, с которой вынужден был считаться каждый разумно мыслящий суверен. Двадцать тысяч вооруженных тамплиеров могли решить исход не только сражения, но и войны.

Их владения и замки находились как во Франции, так и в Италии, на Сицилии, в Португалии, Кастилии, Арагоне, Англии, Германии, Чехии, Венгрии и даже в Польше, где у них имелись два командорства и где они оружием поддержали Хенрика Благочестивого{195} в битве под Легницей. Особенно важное значение имели Кипр как стратегический центр и плацдарм для экспедиций на Восток и Париж как политический центр.

В столице Франции окруженный стенами квартал тамплиеров был поистине городом в городе с особой юрисдикцией, администрацией и правом убежища. Отношение Филиппа Красивого к папству совершенно ясно и лишено каких бы то ни было тонкостей. На буллы, которые пролетают над головой «нашего возлюбленного сына», на все эти убеждающие «Ausculta fili»{196} он смотрит как на диковинных птиц из давно ушедшей эпохи. Ультиматум Римского собора 1302 года имел следствием лишь созыв королем Генеральных Штатов, которые «от имени нации» будут одобрять его политику. Что значит теория двух мечей{197} для того, кто верит только в один — в тот, который он держит в руке? В ответ на отлучение его Бонифацием VIII от Церкви Филипп посылает в Италию своего приспешника Ногаре{198} с приказом силой доставить папу во Францию.

Каково было отношение тамплиеров к Филиппу? Обвинитель сказал: существует без счету примеров того, что отставные офицеры (так можно определить положение ордена после падения Иерусалимского королевства) любят устраивать заговоры. Меж тем факты свидетельствуют об их далеко идущей лояльности по отношению к французскому монарху, более того, финансово, причем в весьма крупных размерах, они поддерживают все его начинания. Ничто не предвещает конфликта, нет никаких тревожных сигналов, однако среди ближайших советников короля зреет план атаки. В том самом году, когда король объявляет о своей «искренней и исключительной привязанности» к ордену тамплиеров, подворачивается необходимый повод для того, чтобы начать дело. Высокий суд, очевидно догадывается, что мы имеем в виду донос.

В начале 1305 г. некий флорентиец по имени Ноффо Деи (кстати сказать, уголовный преступник) дает в тюрьме показания, обвиняющие тамплиеров в отступничестве и дурных нравах. Кроме того, король лихорадочно собирает информацию от исключенных из ордена братьев. На замки и дома тамплиеров надвигается армия шпионов.

В это же самое время, но без всякой связи с доносами новый папа Климент V{199} предлагает объединить ордены тамплиеров и госпитальеров{200}. Речь идет о том, чтобы объединить силы перед новым крестовым походом, который все откладывался, откладывался да так и не состоялся. Великий магистр Жак де Моле отвергает это предложение. Можно догадываться, что решающим мотивом была не только гордыня, но и трудности с согласованием разных уставов. И это его решение будет иметь трагические последствия.

Высокий суд, если внимательно приглядеться к процессу, возбужденному против тамплиеров, становится заметно, что Филиппом Красивым двигал отнюдь не только холодный расчет — в его отношении к ордену просматривается элемент подлинной страсти. Разумеется, это психологический момент, но тем не менее имеющий определенное значение. Попытаемся его объяснить.

Итак, в начале 1306 года после третьей девальвации парижский le petit peuple [80] возмутился. Манифестации принимают такие масштабы, что король вместе с семьей вынужден укрыться в крепости тамплиеров, знаменитой Tourde Temple [81] , где выдерживает унизительную осаду «черни». Правда, уже через несколько дней предводители бунта висели на воротах Парижа, но привкус поражения был горьким. Ничто так не унижает монарха, как чувство благодарности. Особенно к тем, кого вскорости намереваешься объявить преступниками. В этом же году Филипп Красивый проводит операцию, которая была чем-то наподобие маневров перед процессом над тамплиерами. Объектом операции стал беззащитный народ — евреи, чье имущество было конфисковано, а их самих после зверских пыток приговорили к изгнанию.

Филипп Красивый отлично понимал, что при массовых акциях политическая полиция должна действовать быстро, так как только это гарантирует отсутствие сопротивления. Молния должна ударить прежде, чем те, на кого она нацелена, услышат гром и увидят сверкание.

В четверг 12 октября 1307 года Жак де Моле шествует рядом с королем в траурной процессии на похоронах жены Шарля де Валуа{201}. А на рассвете в пятницу 13 октября, то есть на другой день, все тамплиеры во Франции были арестованы. Высокий суд, мы вынуждены склонить голову, с грустью отмечая небывалое для тех времен совершенство полицейского механизма.