Мастер политической интриги, Сталин хорошо, даже слишком хорошо разбирался в подобного рода тонкостях и, понимая, какая участь ожидает в Пекине Гао Гана, предпринял, можно сказать, превентивную акцию. В его честь перед отъездом был устроен прием, который Сталин почтил своим присутствием. Мало этого, он поднял бокал за здоровье «верного марксиста?ленинца, большого друга Советского Союза» Гао Гана. Это предостережение в Пекине, видимо, хорошо поняли. Во всяком случае, Гао Гана не трогали при жизни Сталина – вплоть до 1954 или 1955 года, когда Гао Ган, по официальной версии, покончил собой.

Этот случай, оставивший, безусловно, свой след, особенно у китайской стороны, еще одно свидетельство приверженности Сталина имперским традициям (им не был полностью чужд и Хрущев, который, как и многие до сих пор, относился к китайцам свысока). Факты подобного рода, пусть и не столь масштабные, способствовали созданию в советско?китайских отношениях постоянного фона недоверия, атмосферы настороженности и «перетягивания каната», точно так же, как националистические тенденции и эмоции Пекина реакция на долгие годы унижений со стороны великих держав.

Все это, несомненно, было подводной частью айсберга советско?китайской полемики. По сути дела, ожесточенные споры с китайцами не столько носили идеологический характер, сколько были формой межгосударственных разногласий, борьбы за установление определенного модуса во взаимоотношениях СССР и КНР, результатом несовместимости стремления обеих сторон «быть во главе» (на что китайцы стали претендовать после смерти Сталина).

И еще один эпизод, имеющий отношение к китайской теме. 28 и 30 июня 1965 г. в Москве состоялись переговоры между делегациями КПСС (Брежнев, Суслов, Пономарев) и Компартии Индонезии (КПИ), возглавлявшейся Айдитом. Руководство КПИ было тесно связано с китайцами и выступало ретранслятором их позиций. Фактически через индонезийцев КПСС и КПК как бы продолжали разговаривать, или, если угодно, меряться силами. Пространная, на 150 с лишним страниц, стенограмма многочасовых переговоров представляет интерес прежде всего политическими расчетами, которые обе страны старались прикрыть идеологическими доспехами, бедностью, а часто и надуманностью аргументов, говоривших скорее о нежелании (в первую очередь индонезийцев) идти на компромиссы, из?за чего создается впечатление диалога глухих. В целом же документ принадлежит к числу тех, что срывают личину высоколобости с самого понятия «переговоры», обнаруживают их нередко вполне земной, даже примитивный характер.

Советская делегация, особенно поначалу, держалась лояльно, если не уступчиво. И только во второй половине беседы, когда стало ясно, что Айдита не сдвинуть, ее тон ужесточился.

Беседу открыл Брежнев, он в основном и вел ее с советской стороны. Но его «теоретически» дополнял, а то и подправлял Суслов, к чему, судя по стенограмме, Леонид Ильич относился с почтением провинциала к учености столичного ментора. Он, например, так реагировал на обзорно?теоретическое выступление Михаила Андреевича: «Я доволен тем, что товарищ Суслов взял слово и помог мне и всей нашей делегации раскрыть глубокий смысл и содержание того, чем мы заняты, и строительство коммунистического общества, также вопросы национально?освободительного движения, взгляды о путях развития в некоторых странах».

Брежнев высказался за «самое серьезное улучшение отношений между нашими партиями». «Я новый человек, – подчеркнул он.

Вы знаете, что я никогда с вами ни с кем не ругался». Айдит, однако, фактически поставил нормализацию отношений в зависимость от выполнения ряда предварительных условий и прежде всего глубокого анализа ошибок, совершенных Хрущевым, чтобы ошибки подобного рода не повторялись в будущем. Из «конкретных» грехов Никиты Сергеевича упоминались «чрезмерное выпячивание принципа мирного сосуществования», намерение улучшить взаимоотношения с Западной Германией и совершить туда поездку, выдвижение лозунга некапиталистического развития, «неправильные методы в отношении братских партий» (тут Айдит сослался на то, что во время обсуждения с Хрущевым в Москве албанского вопроса тот ему сказал: «Если бы я не был секретарем ЦК КПСС, то просто бы засучил бы рукава и избил бы» (албанцев. – К. Б.).

Предметом спора стало пожелание генсека КПИ о том, чтобы СССР не участвовал в планировавшейся Второй Бандунгской конференции. Я, конечно, знаю, говорил Айдит, что большая часть территории СССР находится в Азии, но, судя по истории и исходя из современного положения, Советский Союз – «государство европейское».

Брежнев перебил Айдита: «Я извиняюсь. Я был еще молодым человеком и первый раз поехал работать на Урал. И как только проехали реку Чусовую, дальше к Уралу, тогда мне сказали в вагоне, что мы въезжаем в Азию. Скоро будет, и вы можете посмотреть столб, и мы пересечем европейскую часть и попадем в Азию. И я сам смотрел на этот столб, и как сейчас вижу: было написано «Азия». Это был 1926 год. В 1926 году я в первый раз увидел Азию, а за этим столбом еще расстояние 10 тыс. километров. За это время земной шар не перевернулся. Азия стоит на месте».

Эта дискуссия не может не вызвать ассоциаций с некоторыми модными и сейчас рассуждениями о месте России в мировой политико?географической и культурной палитре. И тогда и теперь европейская «специализация» и европейское «профилирование» нашей страны, независимо от мотивов тех, кто к этому побуждает, означают сокращение ее влияния и веса и в Азии, и в мире в целом. Таким и было намерение Айдита и его китайских патронов, когда они хотели не допустить Советский Союз на Бандунгскую конференцию.

Айдит подверг критике также и позицию КПСС по вопросу о строительстве коммунизма в СССР. Еще раньше, в письме в ЦК КПСС, Айдит заявлял, что строить коммунистическое общество – «значит предаваться национальному эгоизму». Он жаловался, что советская помощь народам, борющимся за свое освобождение, «носит ограниченный характер», хотя это – «обязанность». Суслов же доказывал, что Советский Союз «не может задерживаться в своем развитии и даже идти вспять», что он оказывает большую помощь народам, борющимся с империализмом как непосредственно, так и косвенно, сковывая и ограничивая возможности империализма, укрепляя свою оборонную мощь, на что тратится четверть бюджета.