Только ради этого и прощаю вас, говорил Петр речь, волнуясь, горячась, смеясь и все ускоряя шаги.

Но как ни быстро он шел, сзади двигались еще быстрее: Петр слышал топот множества бегущих ног.

Это были его товарищи.

Догнали, задыхаясь, встали перед ним.

– Прости! – за всех сказал Сергий. Петр осмотрел их.

– А где Сергей Обратнев?

– Оставили, сволоча такого, воду только мутит!

– Пусть будет.

Легконогий Кислейка в полчаса обернулся и привел Сергея.

– Ну вот, опять мы вместе, – сказал Петр. – Пойдем обратно. Ночевать надо. Хорошо поспать. Завтра – большой день.

Утром Петр попросил своих друзей выглядеть хорошо, празднично.

Анатолий же и Илья накануне перебрали-таки и страдали с похмелья.

– Ты это… – сказал Петру Илья, переглянувшись с Анатолием. – Поправиться бы маленько. – Он поставил два стаканчика с водой, чтобы Петр превратил ее в водку.

– Зачем? – сказал Петр. – Вам и без этого станет сейчас хорошо. – И вознес над ними руки.

– Мне не надо хорошо! – возразил Илья, убирая свою голову из-под рук. – Мне опохмелиться надо!

Но уже было поздно, уже не требовалось его организму опохмелки, он был свеж и бодр.

– Ну, бляха-муха! – восхитился Анатолий, тоже чувствовавший сильное облегчение.

Да и других коснулись невидимые волны, расходящиеся кругами от рук Петра, – всем сделалось как-то празднично, как-то ПРЕДОЩУЩАЮЩЕ, как-то… наверное, так, как бывало в детстве и никогда уж не было потом.

– Ты бы, брат, не ругался матом, – попросил Анатолия Сергий.

– Да я не ругаюсь, брат! – сердечно отозвался Анатолий. – Но если ты считаешь, что «бляха-муха» – это мат, беру свои слова обратно! Я ведь за тебя, брат… За него!.. За вас!.. Нате мои руки, рубите, все стерплю! – воскликнул Анатолий, мотнув головой, слеза оторвалась от его лица и капнула на щеку Кислейки. Кислейка посмотрел вверх, хотя они были под крышей.

– Ах, какие же мы хорошие, правда? – сказал Петр. – Как мы любим друг друга и людей, правда?

Правда! Правда! – потупились мужчины. Если бы не значительность момента, они бы бросились обниматься. Но терпели, ждали слов Петра.

Слова были: сегодня выйдем и оповестим. Дело серьезное, поэтому приведите себя в порядок. Побриться, почистить зубы, взять у Лидии утюг и выгладить одежду.

На это ушло некоторое время.

Петр поинтересовался, есть ли у кого лекарства.

– Боюсь, как бы у кого обмороков не было, – объяснил он. – От радости, от счастья.

У Лидии нашелся пузырек с корвалолом. Она не понимала этих приготовлений, но не задумывалась, думала лишь о том, что Петр обещал к вечеру вернуться.

– Ну? – сказал Петр, любуясь своими братьями, любя их любовь к себе, друг к другу, любя свою любовь к ним. – Готовы?

Всегда готовы! – хотел браво воскликнуть Кислейка, но от волнения у него перехватило горло.

Поехали в Сарайск.

Вышли на самый многолюдный в Сарайске проспект Пятидесятилетия. Прошли по нему, смущаясь от взглядов, которых, впрочем, и не было. Оказались У памятника, не посмотрев, кому этот памятник, потому что не вверх смотрели, а на людей. На постаменте же не было указано имя поставленного, – значит, оно и так каждому известно.

Здесь Петру показалось удобным: перед памятником была площадь.

Апостолы встали сзади и по бокам.

Петр откинул голову, прокашлялся, вытянул руку и громко сказал:

– Люди! Радуйтесь! Я пришел!

Кто-то засмеялся.

Дело в том, что Петр, не ведая того, вытянул руку совершенно так же, как и человек-памятник.

Петр не обратил внимания на смех. Он заговорил.

Вокруг стала собираться публика.

Петр старался говорить коротко и ясно: я пришел сказать, что прощаю вас, живите, радуйтесь, но опасайтесь, ибо если первое второе пришествие вам обошлось мягким боком, то в случае вашего невразумения второе второе пришествие будет уже окончательным.

Но люди не радовались, а смеялись – да и то не все. Большинство смотрело хмуро, даже озлобленно.

Толпа была жидковата – человек двадцать, и непостоянная. Подойдут, послушают и уйдут. Но была, заметил Петр, группа из семи-восьми человек, стоящих уже не менее получаса. Ради них стоит продолжать, подумал он. Ради их надежд.

– Вот ты, – обратился он к человеку среднего вида. – Чего ты ждешь?

– Я-то? – не спеша, не тушуясь, с уважением к себе ответил человек. – Жду, чего нового скажешь. Чую: не дождусь.