был достаточно честен, чтобы не измышлять, но не столь честен,

чтобы писать всю правду.

Не все события в жизни писателя являются для нас в равной

мере интересными и поучительными. Душевный такт мемуариста,

умение распознавать талант, широкий умственный кругозор —

вот те качества, которые помогают отделять главное от второстепен­

ного и определяют значительность воспоминаний.

1

С наибольшей глубиной личность и творческую индивидуаль­

ность Лермонтова понял его гениальный современник А. И. Герцен.

Он хотя и не был знаком с поэтом, но общался с людьми, окружав­

шими Лермонтова, с жадностью читал каждое его произведение,

появлявшееся в печати или ходившее в списках. Критически

сопоставив устные воспоминания друзей о Лермонтове, конгениально

восприняв его творчество, Герцен нарисовал психологический

портрет поэта на широком фоне России того времени: «...чтобы

дышать воздухом этой зловещей эпохи, надобно было с детства

приспособиться к этому резкому и непрерывному ветру, сжиться

с неразрешимыми сомнениями, с горчайшими истинами, с собствен­

ной слабостью, с каждодневными оскорблениями; надобно было

с самого нежного детства приобрести привычку скрывать все, что

волнует душу, и не только ничего не терять из того, что в ней

схоронил, а, напротив, — давать вызреть в безмолвном гневе всему,

что ложилось на сердце. Надо было уметь ненавидеть из любви,

презирать из гуманности, надо было обладать безграничной гор-

7

достью, чтобы, с кандалами на руках и ногах, высоко держать

голову» 1.

Перед нами первоклассная адекватная «транскрипция» «Думы»

Лермонтова!

Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее — иль пусто, иль темно,

Меж тем, под бременем познанья и сомненья,

В бездействии состарится оно.

Мы иссушили ум наукою бесплодной,

Тая завистливо от ближних и друзей

Надежды лучшие и голос благородный

Неверием осмеянных страстей.

«Он полностью принадлежит к нашему поколению, — продолжал

Г е р ц е н . — Все мы были слишком юны, чтобы принять участие

в 14 декабря. Разбуженные этим великим днем, мы увидели лишь

казни и изгнания. Вынужденные молчать, сдерживая слезы, мы

научились, замыкаясь в себе, вынашивать свои мысли — и какие

мысли! Это уже не были идеи просвещенного либерализма, идеи

прогресса, — то были сомнения, отрицания, мысли, полные ярости.

Свыкшись с этими чувствами, Лермонтов не мог найти спасения

в лиризме, как находил его Пушкин. Он влачил тяжелый груз скепти­

цизма через все свои мечты и наслаждения. Мужественная, печальная

мысль всегда лежит на его челе, она сквозит во всех его стихах.

Это не отвлеченная мысль, стремящаяся украсить себя цветами

поэзии; нет, раздумье Лермонтова — его поэзия, его мученье, его

сила» 2.

И вслед за этой исторически безупречной оценкой творчества

Лермонтова Герцен с поразительной прозорливостью охарактеризо­

вал личность поэта: «К несчастью быть слишком проницательным

у него присоединилось и другое — он смело высказывался о многом

без всякой пощады и без прикрас. Существа слабые, задетые этим,

никогда не прощают подобной искренности. О Лермонтове говорили

как о балованном отпрыске аристократической семьи, как об одном

из тех бездельников, которые погибают от скуки и пресыщения.

Не хотели знать, сколько боролся этот человек, сколько выстрадал,

прежде чем отважился выразить свои мысли. Люди гораздо снисхо­

дительней относятся к брани и ненависти, нежели к известной зре­

лости мысли, нежели к отчуждению, которое, не желая разделять

ни их надежды, ни их тревоги, смеет открыто говорить об этом

разрыве. Когда Лермонтов, вторично приговоренный к ссылке, уезжал

из Петербурга на Кавказ, он чувствовал сильную усталость и говорил

1 Г е р ц е н А. И. Собр. соч. в 30-ти томах, т. VII. M., 1956,

с. 223—224.