— Но в таком случае, — сказал он, — кто их убил?

С ранней юности я понял, что моя натура состояла из массы противоречий. Ну, во-первых, у меня было неизлечимо романтическое воображение. Придание бутылки с важным документом морским волнам всегда вызывало у меня трепет, когда в детстве я читал приключенческие романы. И по-прежнему я чувствую то же самое и поэтому избрал этот способ — напишу свое признание и заключу его в бутылку, запечатаю ее и заброшу в море. Наверное, сто шансов к одному, что ее обнаружат, и тогда (или я себе льщу?) до сих пор не объясненная тайна получит объяснение.

Я родился и с другими чертами, не считая романтического воображения. Я испытываю поистине садистский восторг, видя смерть или становясь ее причиной. Помню, еще в детстве экспериментировал с осами, разными домашними паразитами — с самого раннего детства я познал стремление убивать. Но бок о бок с ней шла противоречивая черта — сильнейшая страсть к правосудию. Мне была ненавистна сама мысль, что невинный человек или существо могут страдать или умереть в результате каких-то моих действий.

Я всегда считал, что закон должен ставиться во главу угла. Поэтому понятно, думаю, любой психолог поймет, что с таким психическим складом, как у меня, я избрал профессию юриста. Она удовлетворяла практически все мои инстинкты.

Преступление и наказание всегда меня завораживали. Я поистине наслаждаюсь, читая детективы и триллеры. Ради собственной забавы я придумывал самые разные изобретательные способы совершения убийства.

Когда в свое время я стал председательствовать в суде, стал поощряться другой мой инстинкт. Видя, как несчастный преступник извивается на скамье подсудимых, испытывая муки проклятых, я испытывал чувство, что рок подходит все ближе и ближе, и это чувство доставляло мне огромное удовольствие. Имейте в виду, я никогда не наслаждался, видя там невинного. По крайней мере, два раза я прекращал процесс, когда, по-моему, подсудимый был невиновен, указывая присяжным, что оснований, для суда нет. Однако благодаря честности и действенности нашей полиции большинство представших передо мной обвиняемых за убийство были виновны.

Таким было и дело Эдварда Ситона. Его внешность и манеры вводили в заблуждение, он произвел хорошее впечатление на присяжных. Но не только доказательства, которые были вполне определенными, хотя и неэффективными, но и собственные знания о преступниках убедили меня, что этот человек действительно совершил преступление, в котором его обвиняли, — зверское убийство пожилой женщины, которая ему доверяла.

У меня репутация вешающего судьи, но это несправедливо. Я всегда был честен и скрупулезен в своих суммированиях. Я лишь защищал присяжных от эмоционального эффекта, эмоциональных воззваний некоторых наших наиболее эмоциональных адвокатов. Я привлекал их внимание к истинным доказательствам.

Несколько лет я ощущал внутренние перемены — ослабление контроля, желание действовать, а не судить.

Я хотел — позвольте признаться мне искренне — сам совершить убийство. Я счел его желанием художника выразиться! Я был, или, точнее, мог бы быть художником в преступлении! Мое воображение, строго сдерживаемое рамками профессии, втайне разрасталось с колоссальной силой. Я должен… должен… должен… совершить убийство! И что больше — оно должно быть не обычным убийством! Оно должно быть фантастическим преступлением — чем-то сногсшибательным, необычным! Думаю, в этом смысле у меня по-прежнему, сохранялось воображение подростка.

Я хотел чего-то театрального, невозможного.

Я хотел убить… Да, я хотел убить…

Но… каким бы нелепым это ни показалось некоторым, меня сдерживала врожденная страсть к правосудию. Невинный не должен пострадать.

И потом совершенно неожиданно у меня появилась идея, ее породило случайное замечание, сделанное во время случайного же разговора. Я беседовал с врачом, каким-то обычным, ничем не выдающимся G. P. [32] Он случайно заметил, что, должно быть, очень и очень часто совершаются убийства, не подвластные законной каре.

И он привел пример: старую даму, свою пациентку, которая умерла совсем недавно. Он заявил, что убежден: ее смерть была вызвана тем, что семейная пара ее слуг, которые значительно выгадывали от ее смерти, сознательно не дали ей вовремя лекарство. Он пояснил, что доказать ничего невозможно, но тем не менее сам он совершенно уверен в своих выводах. Он добавил, что постоянно происходят подобные преступления — преднамеренные убийства, за которые невозможно покарать законным путем.

Вот так все началось. Я неожиданно понял, что мне делать. И решил совершить не одно убийство, а целую грандиозную серию преступлений.

Мне вспомнилась детская считалочка — стишок о десяти негритятах. Она завораживала меня в двухлетнем возрасте — своим неумолимым уменьшением, ощущением неизбежности.

Я начал тайно подбирать жертвы…

Не буду отнимать место описанием деталей того, как мне удалось этого достичь. Я разработал внешне рутинную схему разговора, который заводил практически с каждым встречным, и получил поистине изумительные результаты. Во время пребывания в частной лечебнице я натолкнулся на дело доктора Армстронга — сестра, фанатик трезвости, которая ухаживала за мной всеми силами, пытаясь мне доказать, какое зло причиняет алкоголь, рассказала о случае многолетней давности, когда доктор под воздействием опьянения убил пациентку, которую оперировал. Легкомысленный вопрос: где сестра обучалась, etс., и вскоре я заполучил необходимую информацию. Я без труда выследил упомянутых доктора и пациентку.