Но мы почти не знаем, как строятся новые, советские города. Мы ничего не написали о них. Они не изобилуют легендами множества пустых лет, надеждами и боковыми судьбами — всей той длинной историей слепого нащупывания линии своего развития, которой обладали города прошлого.

Владивосток не мог начаться как город лет десять. А начавши жить в качестве города, долго еще не был уверен в том, дадут ли ему развиться как нужно, не сократят ли со службы. И в этих оглядках прошло много годов, никогда впоследствии не наверстанных.

Сейчас Владивостоку восемьдесят лет. Рассматривая его анкету, видишь, что период расцвета города, подъем его сил относится к последним девяти годам.

История Томска, кратко рассказанная И. Эренбургом в «Дне втором», — история трудной жизни старого вольнодумного интеллигента, которого оставили в трехстах километрах от транссибирской дороги, не глядя на то, что Томск был центром сибирской культуры.

Живописная предистория наших советских городов кратка.

Люди, строившие Кировск, Кузнецк и Магнитогорск, строят новые города.

Да и принцип рождения городов стал другим. Военный пост, крепостичка, корчма, перевальный пункт — не то, не то теперь зародыш города. Города растут из заводов. Романист сказал бы: «Каждый завод хочет вырасти в большой город».

На уральском железе, из рудников, вырос Свердловск, на нефтяных промыслах создавался Баку, на золоте — Благовещенск.

Комсомольск родился потому, что чудовищно богатому краю, девственному, как будто он только что найден каким-нибудь предприимчивым Ливингстоном, до крайности нужен городской центр на новых путях с запада на восток и с юга на север, которые то тут, то там уже тянутся по тайге. Там — лес и золото, там — руды. В Амуре — рыба, и, наконец, Амур — путь в Тихий океан.

Бытие Комсомольска наполняет гигантский завод. Темпы развития завода в город уплотнены так, что оба эти этапа слились в один.

Город начал жить раньше, чем был создан завод, а это уплотнило и темпы дальнейшей его жизни и деятельности, реально предвиденные гением партии.

За первым судостроительным заводом, положившим начало Комсомольску, следуют другие заводы. Дороги пронзают тайгу отовсюду, ища Комсомольск. Самолет, идя на север, глядит на огни Комсомольска, как на маяк. Вся тайга скоро соберется к нему с востока и запада, с юга и севера, таща меха, рыбу, золото и минералы.

То, что мы называем Дальним Востоком, на две-три Бельгии больше американского Дальнего Запада и могущественнее на несколько Польш. Мы называем Дальневосточным краем несколько стран, только начинающих свое существование или готовых его начать. Они стоят в лесах, как строящийся дом, на камне необжитых горных хребтов, на смутно известных реках. Узкая полоса края вдоль Уссурийской железной дороги до Владивостока и от него к северу по берегу моря, до устья Амура, — лишь оборка, лишь кайма страны. Именно она-то и называлась Дальним Востоком до сего времени.

Но прошли корабли арктическим океаном, окрепла Камчатка, на Сахалине выросло поколение пионеров, рожденное от комсомольцев первых лет освоения острова, — и та неизвестная земля, что простиралась от Хабаровска к северу, за Амур, до Чумигана, до Шантарского моря, стала жилой и деятельной.

Для этой новой стороны, в тайге на много дней вокруг, рождается великий город.

…Март 1933 года был особенно яр — когда треснули ледяные дороги на Амуре, а воздух из-за метелей и бурь был непроезжим до неизвестных сроков. Тогда комсомольцы-шоферы пробились в Хабаровск по топкому, ломкому льду, ведя машины на полметра в воде. Это был героизм непревзойденного класса, если знать здешние стужи, ветры и расстояния.

В июне бригадой Смородова заложен был первый кирпич будущего завода. И снова бараки, поселки, жилье, и снова приходят люди — в декабре 1933 года.

Город еще не построен, но будущий вид его очевиден. Центром его станет огромный судостроительный завод. Широкая и пустынная площадь, окруженная котловинами, — всего только часть строительной площадки первой очереди. Постепенно исчезают бараки. Кое-где намечены уже улицы без названий и почти без домов, улицы фундаментов и улицы материалов. Навсегда останется набережная, и, быть может, останутся избы — черные низкие избы старой деревни, и их оденут в стекло на память потомству. Узкие тропы сложатся в улицы с именами здешних героев, а там, где торчат низенькие березовые пеньки, вместо удивительной березовой рощи, изгнанной топорами первых строителей, развернется сад, каких еще не знала тайга, — сад северных яблонь и вишен, где каждое дерево будет названо именем человека, строителя города.

Цветущий памятник героизму комсомольцев и стариков, величиной в несколько квадратных километров, будет, может быть, именно здесь — вместо площади необыкновенной раздольности, широкой, как озеро с пропадающими вдали берегами, которая проносится как раз в тех местах, где в прошлом году, еще утопали люди.

Небольшое, отлично отрегулированное землетрясение круглые сутки работает на берегах Селинского озера. Это взрывают мерзлый грунт, и пар стоит в воздухе над теплой вывороченной землей. Повсюду заготовка мостов и дамб. Под землей и на земле, в воздухе и на воде — тысячи незаконченных строительных форм. На пустырях, покрывших собой старые болота и чащи, торчат шесты с фанерными досками: «Дадим 120 процентов».