Обстановка в известном московском ресторане «Кафе Пушкинъ» была как нельзя привлекательной и уютной, особенно декабрьским вечером, когда холодный ветер гонит по улицам города снежные хлопья. Ресторан располагался на углу Тверской и Бульварного кольца, в величавом доме восемнадцатого века, как будто привезенном сюда из Италии эпохи Возрождения. За красивыми стекленными дверьми виднелась шестиполосная дорога, за ней — небольшая площадь, на которой наполеоновские солдаты когда-то жгли липы, только бы согреться. По гравийным пешеходным дорожкам спешили домой москвичи, а некоторые мамаши, прогуливаясь и болтая друг с другом, следили, как их закутанные в теплые одежды дети резвятся на заснеженных лужайках. В их ряды затесались и Мордехай с Римоной: Мордехай следил за входом в ресторан, Римона — за детьми. Келлер и Йосси нашли место, где остановиться, в пятидесяти ярдах от ресторана. В пятидесяти ярдах от него — но уже в другую сторону — припарковались Яаков и Одед.

Ужин намечался на восемь, однако обычно сильные пробки задержали Лазарева и Михаила на двадцать минут. Мордехай — и агенты в «лэнд-роверах» — засекли время. Засек его и Габриель и тут же отправил сообщение в оперативный офис. Нужды в нем, конечно же, не было, ведь Навот и Шамрон пристально вслушивались в передачу с «жучка» в сотовом Михаила. Они слышали тяжелые шаги по неотполированным половицам у входа в «Кафе Пушкинъ» и скрип лифта, поднявшего Михаила на второй этаж. И энергичные аплодисменты, и хриплые приветствия в честь него, когда Михаил вошел в зал, заказанный для его коронации.

Место Михаилу отвели во главе стола; справа от него сел Лазарев, слева — Павел Жиров, глава службы безопасности «Волгатека». Жиров единственный не радовался новому приобретению Лазарева. Весь вечер он сидел с невыразительным лицом опытного картежника, проигравшегося в пух и прах. Ни разу он надолго не свел с Михаила взгляда прищуренных темных глаз. Он будто прикидывал в уме потери и решал: хватит ли духу на очередную партию.

Михаил как будто не замечал мрачной физиономии Жирова. Напротив, все, кто слышал его речь в тот вечер, назовут ее одной из самых прекрасных. Он играл в Николаса Эйвдона, в которого все заочно влюбились: остроумного Николаса, Николаса резкого, Николаса, превосходившего умом любого из присутствующих (кроме разве что Геннадия Лазарева, который, пожалуй, был умнее всех на свете). Он все чаще переходил с английского на русский, пока не перешел на язык предков окончательно. Он стал своим, Николаем Авдониным, волгатековцем, россиянином новой формации, наследником российского прошлого.

Преображение завершилось в одиннадцатом часу, когда Михаил идеально спародировал Виктора Орлова — даже про тик не забыл, — просто порвав аудиторию. Не смеялся один только Жиров. Не хлопал он вместе со всеми, когда Лазарев благословлял Михаила. Наконец веселая толпа высыпала на улицу, где у тротуара дожидались волгатековские лимузины. Лазарев между делом попросил Михаила завтра по пути в аэропорт заскочить в офис — уладить кое-какие детали в предварительном соглашении. Затем подвел его к распахнутой задней дверце «мерседеса».

— Если не возражаете, — сказал он, улыбаясь улыбкой неисправимого математика, — Павел отвезет вас в отель. У него осталась к вам парочка вопросов.

Михаил как бы со стороны услышал свой ответ:

— Нет проблем, Геннадий.

Без малейших колебаний он сел в машину; напротив него устроился Павел Жиров. Единственный, кто проигрался этим вечером, он безутешно посмотрел в окно. Машина тронулась, но даже тогда он не проронил ни слова. Михаил забарабанил было пальцами по подлокотнику, однако усилием воли заставил себя прекратить.

— Геннадий говорил, у вас ко мне вопросы.

— Вообще-то, — очень тихо произнес Жиров, — у меня один вопрос.

— Какой же?

Жиров только сейчас взглянул на Михаила.

— Что ты за хрен такой?

— Похоже, Павел сместил ворота, — заметил Навот.

Шамрон нахмурился. Он терпеть не мог спортивные метафоры: в таком опасном деле, как шпионаж, они попросту неуместны. Взглянув на один из экранов, Шамрон увидел быстро ползущие по карте Москвы точки. Точка Михаила горела красным. Вместе с ней двигались четыре синих огонька: два сзади, два спереди.

— Похоже, это мы загнали его в угол, — произнес Шамрон.

— И очень неплохо, надо заметить. Вопрос в том, есть ли прикрытие у Павла или он работает соло?

— Думаю, сейчас это неважно.

— Какие будут предложения?

— Бей по воротам, — сказал, закуривая Шамрон. — Быстро.

Они вихрем промчались по Тверской и выехали на Бульварное кольцо.

— Мой отель в той стороне, — сказал Михаил, ткнув себе за спину большим пальцем.

— А ты хорошо знаешь Москву, — заметил Жиров. Это был отнюдь не комплимент.

— Есть у меня одна привычка.

— Какая?

— Заранее прокладывать себе маршруты в незнакомом городе. Не бродить же по нему, как турист.

— Любишь смешиваться с толпой?

— Так, стоп, Павел, не нравится мне ваш тон…

— Может, ты не первый раз в Москве? — предположил Жиров.

— Нет, первый.

— Не приезжал к нам недавно?

— Нет.

— А ребенком?

— Первый раз значит первый раз, Павел. А теперь, если не возражаете, я бы хотел вернуться в отель.