Васька отличался живымъ и веселымъ нравомъ; но у него задавались меланхолическіе часы. Нердко я замчалъ, какъ онъ вдругъ, ни съ того, ни съ сего, совсмъ утихалъ и начиналъ уныло бродить по комнатамъ, время отъ времени жалобно мяуча. Позовешь его, — онъ подойдетъ, взглянетъ безучастно, дернетъ хвостомъ, — и опять пошелъ бродить, и то тамъ, то здсь раздается его заунывное мяуканіе.

Подумаешь, что онъ голоденъ, дашь ему молока на блюдечк,- онъ понюхаетъ, лизнетъ — и отойдетъ въ сторону. А черезъ нсколько часовъ, смотришь, — онъ принимается ловить свой собственный хвостъ, уши на сторож, во всхъ движеніяхъ задоръ и веселье…

Нельзя сказать, чтобы у Васьки были только одн хорошія качества. Напротивъ, отъ природы онъ получилъ немало самыхъ предосудительныхъ инстинктовъ. Онъ не разъ попадался въ воровств. Я помню, — онъ какъ-то стянулъ въ кухн со стола на полъ цлую рыбу, приготовленную къ обду, и когда на это обратили вниманіе, то уже половины рыбы какъ не бывало.

Ваську отодрали за уши, но это ничему не помогло: черезъ нсколько дней онъ незамтно забрался на чайный столъ и вылакалъ весь молочникъ со сливками, а завидя входящаго лакея, мигомъ слетлъ со стола, прошмыгнулъ мимо него и потомъ цлый день гд-то скрывался.

Охотничьи или, врне, хищническія наклонности въ немъ тоже были чрезвычайно развиты. Мышей въ дом у насъ вообще не водилось; но все же, я помню, одинъ разъ онъ почуялъ въ углу моей комнаты своего натуральнаго врага и жертву. Цлыхъ два дня, почти безотлучно, провелъ онъ въ этомъ углу, забывая даже объ д, а когда я хотлъ силой оттащить его, то онъ зло на меня косился и шиплъ по-зминому, чего обыкновенно за нимъ не водилось. Онъ сидлъ, весь сбившись въ комокъ, не мигая глядлъ въ одну точку и только время отъ времени чутко поводилъ ушами, нервно вздрагивая, и какъ-то весь поджимался.

Кончилось тмъ, что къ концу второго дня мышь все же оказалась у него въ когтяхъ. Онъ наигрался ею, натшился ея терзаніями; затмъ совсмъ придушилъ ее, но не сълъ, а принесъ и положилъ ее передо мною.

Лтомъ, въ саду, онъ также по цлыми часамъ, съ невроятнымъ терпніемъ, выслживалъ какую-нибудь птичку. Хитро и ехидно, не задвая ни за одинъ листочекъ, онъ взбирался на дерево или кустъ, переползалъ съ втки на втку. Но птички порхали по такимъ тоненькимъ вточкамъ, которыя ужъ никакъ не могли его выдержать. Вотъ она, напорхавшись, устала и сидитъ, качаясь и не подозрвая присутствія врага…

Васька совсмъ притаилъ дыханіе, совсмъ замеръ, даже уши не шевелятся. Онъ ршается на безумный поступокъ, — мигъ, — и онъ отчаяннымъ прыжкомъ около птички. Но она вспорхнула, а онъ летитъ кубаремъ внизъ, шлепаясь какъ мшокъ на землю и долго сидитъ неподвижно, совсмъ сконфуженный, растерянный.

Однако, хитрость и терпніе его были такъ велики, что несмотря на непреоборимыя, невидимому, трудности, онъ все-таки иногда оказывался побдителемъ и лакомился своей кровавой добычей.

Упрямство Васьки доходило до глупости. Зимою, проводя нсколько часовъ въ саду, онъ каждый разъ взбирался по желобу, всегда на одно и тоже окно гостиной, и просился въ комнату. Онъ отчаянно царапался въ стекло, мяукалъ, принимался, наконецъ, даже кричать и визжать и, вообще, доходилъ до полнаго отчаянія и бшенства. Но въ этомъ окн но было форточки, тогда какъ рядомъ въ другомъ окн форточка была, и онъ туда точно также легко могъ взобраться. За Васькой посылали въ садъ, и только посл долгихъ настояній и убдительныхъ просьбъ удавалось заставить его сойти внизъ. Тогда его торжественно приносили въ комнаты, и я всячески старался объяснить ему всю глупость его поведенія. Но онъ, нсколько прозябшій и проголодавшійся, думалъ только о състномъ и на мои доказательства не обращалъ вниманія. Онъ вырывался у меня изъ рукъ, бжалъ по корридору и царапался въ дверь, ведущую въ кухню.

Глухое окно, безъ форточки, не перестало привлекать Ваську. Его нарочно стали выпускать изъ гостиной въ форточку, показывая такимъ образомъ наглядно возможность обратнаго пути; но онъ упорно продолжалъ взбираться на избранное имъ окно, и каждый разъ приходилось посылать за нимъ человка.

Однако, у Васьки были необыкновенныя достоинства. Отецъ ухалъ на долгое время изъ дому; намъ было грустно, и особенно тосковала мама. Послобденныя засданія въ гостиной прекратились, но Васька, очевидно, не забылъ о нихъ. Онъ сталъ вдругъ выражать матери необыкновенную нжность, ходилъ за нею, какъ собачка, жалобно мяукалъ, осторожно бралъ ее зубами за платье, подводилъ къ любимой отцовской кушетк, вспрыгивалъ на нее и нсколько минутъ сидлъ, не переставая мяукать. Такія же прогулки совершалъ онъ съ матерью и въ кабинетъ отца — и это продолжалось, на удивленіе всмъ домашнимъ, немалое время.

Храбрость Васьки не подлежала никакому сомннію. Онъ доказалъ ее многими битвами съ сосдними котами, посл которыхъ возвращался израненный, ощипанный, но всегда торжествующій. Онъ и погибъ жертвою своей храбрости.

Ему было уже года четыре — самый лучшій кошачій возрастъ.

Онъ усплъ уже узнать жизнь и сдлалъ немало какъ практическихъ наблюденій, такъ и теоретическихъ выводовъ. Мало-по-малу игра съ мячикомъ или собственнымъ хвостомъ перестала занимать его.

Онъ любилъ иногда по долгу сидть неподвижно на одномъ и томъ же мст, наблюдая окружающую дйствительность. Въ звздные вечера я часто заставалъ его за созерцаніемъ безпредльности вселенной. Не мигая, глядлъ онъ на звзды и очевидно предавался глубокимъ размышленіямъ.

Но все же онъ еще не удовлетворился исключительно созерцательною жизнью, не потерялъ быстроты и энергіи движеній, попрежнему чувствовалъ въ себ хищническія наклонности.

Какъ-то разъ въ ясное лтнее утро пробирался онъ по садовой дорожк, зорко слдя за беззаботнымъ прыганьемъ легкомысленнаго воробья. Вдругъ страшное рычаніе заставило его вздрогнуть и мгновенно остановиться.

Онъ бросилъ вокругъ себя быстрый взглядъ и шагахъ въ двухъ-трехъ увидлъ злую сосдскую собаку…