Кроме казенной службы и актерского комиссионерства, Бродников занимался режиссерством в любительских спектаклях и очень часто ставил феерии и драматические представления в балаганах на Марсовом поле, где обыкновенно устраиваются народные гулянья на масленице и пасхе.

Мне как-то случилось проходить по этому полю в то время, когда в балагане Малафеева шла репетиция какой-то трескучей пьесы под управлением Бродникова. Он с такой энергией и так зычно кричал на участвующих, что голос его раздавался буквально по всему плацу.

— Эй, вы, черти! — орал он. — Опять прозевали выход? Коим дьяволом вы заняты? Где вас сатана носил?!.. Куда прете? Назад! Вам нужно в преисподнюю идти, а вы на небеса залезаете?!. Осатанели, проклятые?!.

Бродников всегда жил своим хозяйством и окружал себя комфортом, конечно, не превышавшим его материального достатка. Занимал он небольшую квартирку, имевшую весьма симпатичный вид, благодаря кокетливому убранству и уютности. Оставаясь на лето в городе, он с приходом первых весенних дней говаривал многим:

— Поздравьте меня с новосельем! Сегодня я перебрался на дачу.

— Как? Когда же вы успели? — удивленно заметит ему кто-нибудь. — Да ведь я не дальше как вчера вечером был у вас.

— У меня-с скоро… Выставил нынче утром раму, открыл окно, поставил на него горшок с геранью да клетку с канарейкой — вот вам и дача. Теперь наслаждаюсь, воздухом и зеленью.

Но самым любимым занятием Бродникова было устройство похорон. Он еще и в провинции питал неодолимую страсть к погребальному церемониймейстерству. И нужно отдать ему полную справедливость: никто не мог устраивать так дешево и вместе с тем так торжественно похороны, как он. В этом Бродников не имел соперников, и ни одни артистические похороны не обошлись без его участия, да не только артистические, но даже очень многие из знакомых, приглашали его быть главным распорядителем печальной процессии.

Вспоминая иногда про свою провинциальную жизнь, Бродников любил хвастнуть успехами в качестве «факельщика», как в шутку его называли товарищи. Так, однажды, повествуя мне о смерти какого-то провинциального актера, он между прочим сказал гоголевским языком:

— Да и вообще много талантов привелось мне зарыть в землю. Чуть кто, бывало, окочурится, сейчас ко мне курьеры: Иван Александрович [29] , пожалуйте департаментом управлять. Ну, я и начинаю тотчас же хозяйничать… Таким-то образом на своем веку я много на тот свет переправил…

Случилось мне, при неизбежной помощи Бродникова, хоронить нашего товарища, актера П. П. Пронского. И вот тут-то мне пришлось воочию убедиться в его распорядительских способностях и подивиться его энергии и юмору, который бил в нем неиссякаемым ключом вообще всегда, при исполнении же печальных обязанностей похоронного распорядителя в особенности. Его переговоры с гробовщиком были так оригинальны, что следовало записывать их на месте, чтоб сохранит в целости их неподражаемый колорит. Уж не говоря о том, что Бродников начал торг с суммы втрое меньшей, нежели спросил гробовщик, но он придирался положительно ко всему. Требовал на осмотр себе глазет, стружки, позумент и пр.

— Какой же это у тебя, братец, глазет? А? — недовольным тоном замечал Бродников, делая презрительные гримасы. — Это не глазет, а грошовая кисея… дрянь… непрочная…

— Помилуйте, первый сорт, лучшая-с… износу не будет…

— Через нее только клюкву для морса выжимать: ты покажи-ка что-нибудь поплотнее… А что у тебя за стружки? Лучины какие-то… На твоих стружках полежать, так заноз не оберешься…

— Тоже-с первосортные, сосновые.

— Ты со мной лучше и не толкуй. В жизни своей с вашим братом мне много приходилось иметь дела, и меня не проведешь. Этому товару я знаю цену лучше, чем хлебу… Бери половину того, что просишь, и по рукам! Тоже вот насчет лошадей и балдахина, чтоб все было в порядке и хорошо… А коли не возьмешь, что даю, отправлюсь к другому, хоть, например, к Зотову или Шумилову, и любой из них за эти деньги мне рысаков отпустит, которые твоим-то одрам всегда нос утрут…

Точно так же Бродников торговался и спорил при заказе похоронных поминок, и, даже церковные расходы не обошлись без скидки, которую он настоял долгим и упорным увещанием церковного старосты.

Пронский похоронен на Стародеревенском кладбище. Его прах перевозили через Неву, по спуску, проложенному от Гагаринской улицы к часовне Спасителя, что на Петербургской стороне. Был сильно морозный декабрьский [30] день; глубокий снег затруднял шествие… Когда процессия спустилась на Неву и медленно потянулась по льду, я предложил Бродникову сесть со мной в сани и опередить кортеж, чтобы ранее приехать в церковь и встретить уже там вместе с духовенством останки покойного. Он согласился, и мы отправились вперед. Поравнявшись с колесницей, Бродников привстал в санях и крикнул усталым факельщикам, едва передвигавшим ноги по глубокому снегу:

— Чего заснули?.. Веселее, веселее маршируйте! Олухи!!!

Несмотря на несоответствующую обстановку, я не удержался от смеха, а Бродников как ни в чем не бывало продолжал путь, оставаясь серьезным и насупившись…

После похорон Пронского, согласно его предсмертному желанию, я устроил обед в Мало-Ярославце, на котором присутствовали его друзья и товарищи. На похоронном обеде этом, вопреки обычаю, но опять-таки по завещанию покойного, было шампанское, Надо было видеть, с какой изумительной неутомимостью хозяйничал тут Константин Григорьевич.