— Ну, да что тутъ жалиться! Тяготы… Ныншній годъ ужъ должны пострадать безъ ропота. Все это отъ Бога… вздыхалъ лавочникъ и, чтобы перемнить разговоръ, спросилъ егеря:- А какъ овсяникъ?

— Медвдь? Можешь ты думать, ушелъ! Ушелъ и два двугривенныхъ мои пропадомъ пропали. Сначала я его господамъ прочилъ, чтобы облаву сдлать. Потомъ, думаю, семъ-ка я его опою водкой и убью дубиной пьянаго, чтобы шкуру не попортить. Чудесно. Взялъ я корыто, накрошилъ въ него хлба, вылилъ въ хлбъ бутылку водки и поставилъ въ овсы. Овсы теперь скошены, а онъ посл покосовъ каждый день на зар ходилъ на овсы по старой привычк и вылъ отъ голода. Чудесно. Поставилъ съ вечера корыто на овсы. Прихожу на утро — ни медвдя, ли хлба, ни водки. Стоитъ одно пустое корыто. Выпилъ водку, подлецъ, ушелъ и ужъ больше не показывается. Пропалъ.

Лавочникъ захохоталъ.

— Надулъ егеря, сказалъ онъ.

— То-есть ужъ такъ-то надулъ, что и ума не приложу, отвчалъ егерь. — Такъ бутылка водки пропадомъ и пропала. Вдь вотъ поди жъ ты! Лучше бы я самъ ее выпилъ.

— Что хорошаго медвдю зря водку стравить! Человкъ ты не богатый.

— Да вдь на шкуру льстился; чтобъ шкуру сохранить. Яду бы ежели, такъ вдь отъ яду шерсть изъ шкуры лзетъ. Вонъ волковъ травятъ стрихниномъ, такъ посмотри, что посл со шкурой-то.

— Что говорить! А вотъ расчетъ съ водкой не вышелъ. Должно быть, матерый медвдь былъ, коли отъ бутылки водки не свалился.

— Это-то и обидно, что матерый. Знато бы да вдано, такъ я ему дв бутыли… Вдь шкура-то медвжья что стоитъ!

— Ну, за твое здоровье выпилъ.

— Молчи. Не дразни. Меня ужъ и такъ дразнятъ и проходу не даютъ. Такъ сколько съ меня за все про все? Ахъ, да… На копйку еще сры для собакъ положи, сказалъ егерь.

Лавочникъ сталъ звякать костяжками на счетахъ.

1893