Содержание этого договора, должно быть, стало известно Ричарду во время переговоров в Майнце, когда посланцы Филиппа и Иоанна еще были там. Разумеется, территориальные уступки не были равнозначны передаче во владение, но еще в феврале 1194 года Филипп взял Эвро и Бодро и широким фронтом перешел границу по реке Итон в направлении Ньюбурга, найдя себе союзников среди недовольной аквитанской знати. Политическая нестабильность, вызванная подобным договором в этом оказавшемся под угрозой регионе могла парализовать волю к сопротивлению. У комендантов мог возникнуть вопрос, а для кого, собственно, должны они удерживать крепости, если предсказание Иоанна о том, что Ричард никогда не вернется, похоже, начинало осуществляться, а сам он, как его наследник, давно уже принес их в жертву. Сложившееся положение, остроту которого Ричард пытался снять нейтрализацией Иоанна, против всяких ожиданий вновь укрепило позицию Генриха, и у него появилась реальная перспектива все же добиться своей политической цели — формального сюзеренитета над Англией. Но к этому времени Ричарду практически удалось лишить эти отношения реального содержания, и, как покажет время, Генрих смог извлечь из этого только сиюминутную выгоду сохранения престижа, достичь долговременного политического выигрыша ему так и не удалось, и даже напротив: Ричард еще выставит при случае политический счет Гогенштауфенам.

Во время принесения этой ленной присяги отмечались значительные разногласия в ее толковании, поскольку основной источник, Говден, сообщал о ней сразу же вслед за шпейерскими событиями. Но так как Говден никогда не отличался бережным отношением к фактам и о превращении Англии в лен сообщал одновременно с якобы назначенным по распоряжению императора на 1197 год освобождением Ричарда от вассальных обязательств, это место можно вполне рассматривать как более позднюю вставку, и оно не может служить опровержением других, преимущественно германских источников, переносящих это событие на время после Майнца. Да и сами факты говорят в пользу этой даты: подобная формальная церемония требовала гласности и не держалась бы в тайне, поэтому должна была найти отражение в Вормском договоре и письмах Генриха в Англию. Ничего такого не было, напротив, от Говдена мы узнаем, что при освобождении Ричарда император и германские князья написали Филиппу и Иоанну письмо, в котором потребовали вернуть английскому королю отнятые у него земли. Связанное с этим обещание императора помочь Ричарду едва ли обошло бы молчанием правовые предпосылки оказания этой помощи. В конце Дицето упоминает о «patentia scripta» [176] , и в достаточно хорошо информированном «Additamentum» [176] к «Зальцбургским Анналам» даже говорится, что Ричард, после принятия на себя вассальных обязательств и принесения присяги на верность, собственноручно подписал соответствующий документ: «privilegio exinde facto propria manu subscripsit» [176] .

Обычно в подобных случаях предусматривалось составление грамоты, но не следует удивляться тому, что она до нас не дошла. Объяснение этому дает Дицето, когда в связи с уже упоминавшимся письмом Уолтера Руанского о треволнениях последних дней нахождения Ричарда в плену вскользь вспоминает о каком-то соглашении, которое в силу его принудительного характера следует рассматривать как неправомочное. Тесная связь автора с бывшим верховным юстициарием и канцлером оба в это время находились с королем в Германии — придает его высказыванию характер почти официальной точки зрения. Несомненно и то, что в нем нашла отражение позиция Ричарда по вопросу трактовки этих вассальных отношений, и это вполне могло стать причиной того, что обычно столь многословные английские хронисты не цитируют соответствующий документ. Хотя личная свобода и не являлась непременным условием законности принятых вассальных обязательств, возможно, Генрих VI считал, что ему будет выгоднее, если Ричард перейдет в ленную зависимость как свободный человек. Даже «Марбахские Анналы» подчеркивают, что Ричард «liber et absolutus absque omni coactione» [177] , то есть после формального освобождения становится вассалом Генриха.

Говден не удосужился изобразить нам во всех подробностях все необходимые этапы процедуры наделения леном. А они были следующими: hominium, или homagium, то есть признание вассального статуса, присяга на верность и инвеститура, то есть символическая передача лена. В отношении Бургундии мы слышим лишь о том, что выдается за homagium, в случае Англии хронист описывает лишь сопровождающие инвеституру формальности: Ричард якобы передает императору как властелину мира, «sicut universorum domino» [178] сначала свою шапку, символизирующую Англию, но тут же получает ее обратно, при этом император завершает инвеституру «двойным крестным знамением». Говден — единственный автор, который упоминает о согласованной ежегодной дани в размере 5000 фунтов. Но в самых подробных описаниях этой сцены отсутствует упоминание не только о hominium и присяге на верность, — что должно было фиксироваться в составленной по этому поводу грамоте, — но и то, распространялись ли ленные отношения на правонаследников Ричарда и Генриха. Однако молчание Говдена едва ли можно заполнить сведениями из других источников — везде такие же неполные перечни — так что можно предположить, что ни hominium, ни присяга на верность не было, а, стало быть, и превращения Англии в лен, или таких непротокольных выражений, как «подчинился». Такой хорошо информированный источник, как Жильбер Монский вообще ничего не слышал обо всем этом. В «Дополнениях» к «Зальцбургским Анналам» упоминается о процедуре пожалования лена, в ходе которой Ричард передал императору «terram ргоpriam» [179] и, получив взамен скипетр, присягнул на верность. Это дало повод для спекуляций относительно особой формы правового акта, которые, однако, не исчерпывают существа дела.

Совершенно по-новому освещается этот вопрос в «Марбахских Анналах». Вслед за Говденом и «Gesta episcoporum Halberstadensium» недвусмысленно свидетельствуя о принесении ленной присяги о вассальной зависимости Англии, они, однако, вносят еще большую путаницу: «homo factus est imperii Romani, tota terra sua Anglia chains terns propriis imperatori datis et ab eo in beneficio receptis» [180] . Под «aliis terris» [181] , разумеется, следует понимать французские владения Ричарда. Этого упоминания, конечно, недостаточно, чтобы на его основе сконструировать факт, но оно дает представление о наличии пробелов в остальных вполне добротных документах. Разве не могла Генриху прийти в голову мысль о том, что путем простого формального акта он мог бы стать сюзереном не только Англии, но еще вдобавок половины Франции? Не могла бы ленная присяга Ричарда в отношении французских владений стать последовательным и логическим продолжением пакта о дружбе и взаимопомощи и эффективнейшим вызовом Франции на бой? Отклонил бы ее Генрих, если бы Ричард ему ее предложил? Во всяком случае, в 1195 году он приказал ему начать войну против Филиппа из-за французских ленов. Вновь возникает ситуация, когда с исторической точки зрения праздный вопрос позволяет судить о манере поведения человека. Данную тему, как таковую, нельзя рассматривать вне контекста того времени. Ричард вполне мог бы проявить подобную инициативу. После того, как Филипп объявил о лишении его французских ленов, он мог бы ответным ходом предложить в Шпейере присягнуть на верность этих ленов императору, чтобы вновь приобрести на них правовой титул. В анжуйско-французских войнах отказ от hominium по отношению к одному сюзерену и передача его другому были самым обычным делом среди вассалов, и все сводилось лишь к вопросу о власти. Кто не опасался последствий, тот просто объявлял об изменении правового статуса. Достаточно только вспомнить о том, что Филипп предполагал выделить Иоанну в качестве лена Англию, на что он определенно не имел никакого права.

Разумеется, Ричард, подобно своему отцу, никогда не ставил под сомнение номинальное право Филиппа на сюзеренитет над континентальными анжуйскими владениями. В июле 1193 года, вскоре после подписания договора с императором в Вормсе, в Мантуйском договоре он подтверждает свою ленную зависимость, даже уговаривает Филиппа вновь ее признать, и в Майнце он теперь становится вассалом императора, как король Англии, однако это не означает, что от него никогда не требовали вассальной присяги на верность французских ленов. Подобной присягой он никак бы не повредил своему престижу, но потерял бы ту правовую базу, которая всегда была для него важна в борьбе с Филиппом. При этом он смог бы выторговать взамен у императора военную помощь. И не имеет значения то, что в 1193 году уже стало ясно: дальше словесного вмешательства в войну между западными державами Генрих не пойдет. Исключение с германской помощью Франции как силового фактора было, конечно, из-за возрастания влияния императора нежелательной альтернативой. Поэтому при толковании принятых Ричардом ленных обязательств в отношении Англии следует учитывать, что он совершенно очевидно не брал подобных в отношении находящихся под серьезной угрозой французских владений. Это означает, что, несмотря на свое крайне стесненное положение, Ричард остерегался вовлекать императора в свое противостояние с Филиппом в качестве предполагаемого готового прийти на помощь третьего и не питал никаких иллюзий относительно реальной ценности столь высоко оцененного им для видимости весной 1193 года «foedus amoris» [182] с Генрихом.

Чтобы иметь возможность определить политическую ценность присяги о ленной зависимости Англии и оценить соотношение сил между Генрихом и получившим свободу Ричардом, необходимо бросить взгляд в будущее. Немедленно после своего возвращения из Италии, где он завоевал норманнское государство, Генрих попытался, — по сообщениям Говдена это случилось после 24 июня, — вмешаться в мирные переговоры, которые вели между собой Ричард и Филипп. О посылке Ричарду короны и приказа напасть на Францию мы уже слышали. Согласно Говдену, мандат этот мотивировался принесенной ленной присягой, связывался с безопасностью заложников Ричарда и сопровождался обещанием поддержки. Чтобы правильно оценить действия в данном случае Генриха и противодействия Ричарда, необходимо обозреть сложившуюся на тот момент ситуацию в целом: интерес Филиппа в закреплении status quo и жгучее желание Ричарда к его пересмотру, как и постоянную оглядку воюющих на то, какой эффект произведут их действия в контексте ни на минуту не прекращавшейся пропагандистской кампании. Ричард хотел войны, но делал все, чтобы нимб миротворца не достался одному Филиппу, который стремился спасти свои завоевания. В конце концов и церковь обычно становилась на позицию того, кто выступал за то, чтобы не отвлекать военные силы на междоусобицы, а направить на новый крестовый поход и борьбу с маврами в Испании. Так что Ричард не скупился на провозглашение мирных намерений, хотя не вызывает сомнения, что вплоть до самой смерти он шел на соглашения с Филиппом только для того, чтобы либо самому их нарушить, либо спровоцировать на их нарушение Филиппа. Так что приказывать ему начать войну с Францией было все равно что приказывать солнцу взойти, тем более когда оно уже начало появляться из-за горизонта.

Но даже при наличии принципиального согласия относительно войны могли все же существовать различные точки зрения на ее цели и способы ведения, и Ричарда должен был раздражать сам факт вмешательства Генриха. Поскольку весь этот эпизод передается нам только Говденом, мы не имеем возможности проанализировать содержащиеся в нем сведения, и поэтому целесообразнее было бы воздержаться от предвзятого его истолкования. Конечно, вполне можно допустить, что своими заложниками Ричард ручался не только за внесение полной суммы выкупа, но и за свою политическую благонадежность, свою «верность». Одно не совсем ясное место у Говдена позволяет все же понять, что Генрих думал об агрессии, «что он (Ричард) пойдет войной на страну французского короля», и хронист связывает это с давними планами императора: «Английскому королю было доподлинно известно, что император ничего не желал так сильно, как подчинить Священной Римской империи Французское королевство». Продолжение не кажется логичным, поскольку тогда Ричард опасался объединения императора с Филиппом, что должно было бы привести к его поражению. Неважно, действительно ли Ричард почуял западню или просто действовал со свойственной ему осмотрительностью, но его ответная реакция, выразившаяся в нескольких шагах, в любом случае свидетельствует о таланте политика. Предоставив событиям развиваться в силу своей собственной динамики, Ричард не только не отверг вмешательство императора — он не мог пойти на такой риск из-за заложников, — но и не проигнорировал его. Напротив, он посылает в Германию канцлера Лоншана, чтобы тот навел точные справки об обещанной помощи: какого рода имелась в виду помощь, в каком объеме, где и когда.