Как они поднимались по лестнице дома на Кудамм – то почти бежали по широким и длинным пролетам, то вдруг останавливались на площадках, и обнимались, и долго стояли, обнявшись, в лунном свете, падающем из высоких окон, словно это не они так спешили минуту назад, что чуть не падали, и вот именно только обнимались, не целовались даже, и так на каждой лестничной площадке до четвертого этажа, на каждой.

Как вошли они в квартиру и пробежали по коридору на цыпочках, как дети, и дружно прыснули, когда дверь хозяйкиной комнаты приотворилась и ее голова выглянула оттуда, словно осуждающий символ, увенчанный папильотками.

И как Полина не могла открыть дверь своей комнаты, потому что руки у нее дрожали и ключ не попадал в замочную скважину, и так это было, пока Роберт не взял у нее ключ и не открыл дверь сам.

И как, оказавшись наконец в комнате, они не начали бурно целоваться и не упали на кровать, срывая друг с друга одежду, а снова стояли обнявшись, и Полина вся дрожала и думала – если можно было назвать мыслями то, что проносилось в ее голове, – что мужчине должно быть скучно и чуждо вот это ее состояние, этот трепет пронзительный, который ее охватил, но вместе с тем она каким-то образом знала, что Роберту все это не скучно и не чуждо, хотя он мужчина в самом настоящем, самом главном смысле этого слова, и только такая самовлюбленная дура, как она, могла не замечать этого прежде…

– Как я не замечала прежде? – проговорила Полина, поднимая взгляд. – О чем я думала, чем была занята моя голова?

«И душа, – подумала она. – Если у меня вообще осталась душа».

Глаза Роберта темно блестели над нею. Загадка была в этом блеске, и этой загадкой была жизнь как она есть.

– Не вини себя, – сказал он. – Нам пришлось жить во время, которое вот так ломает. Чтобы никакой души не было вовсе.

– Но тебя же не сломало.

Полина уже не удивлялась, что он слышит ее мысли.

– Я – другое дело.

Еще вчера она, пожалуй, возмущенно фыркнула бы на такие его слова. Но сегодня – уже нет. Он действительно другое дело, этого невозможно не понимать, потому что это правда.

Она сняла плащ и стала расстегивать блузку. Но дрожь в руках, оказывается, продолжалась, и из-за этого пальцы путались с пуговками и петлями так же, как только что путались с ключом и замочной скважиной.

– Но я совсем не замечала, что мы с тобой так… – Полина не знала, какое слово может описать то, что есть между ними, и, оказывается, было всегда. – Что мы с тобой так близки, – наконец подобрала она хоть сколько-нибудь подходящее слово.

– Потому что я не хотел, чтобы ты это заметила.

Роберт уже сидел на краю кровати, а Полина стояла между его коленями. Он расстегивал на ней блузку, а она гладила его по голове, и пальцы ее дрожали по-прежнему, но для того, чтобы касаться его волос, это не имело значения, а с пуговицами он теперь справлялся сам.

– Почему ты не хотел? – спросила она.

– От растерянности, может быть.

– Не может этого быть. – Она наклонилась и осторожно коснулась его волос губами. – Я не могу представить тебя растерянным.

– Но вот же ты это видишь.

Ничего она не видела. Блузка ее была расстегнута, плащ Роберта лежал на полу рядом с его брюками, но она видела не это, а только его глаза перед собою, и все время, пока вздрагивали и сплетались на кровати их тела, видела глаза, глаза, в которых блестела, не исчезая и ничем не заслоняясь, любовь.

И сейчас, когда тела их были уже спокойны и расслаблены, любовь из его глаз все равно не исчезла. Полина знала это, хотя лежала теперь на его плече щекой и глаз его уже не видела.

– Тебе опасно здесь оставаться, – сказал он. – Несмотря ни на что.

Это прозвучало неожиданно. Полина не предполагала, что Роберт думает сейчас об этом. Она вообще не предполагала, что он думает сейчас о чем-либо рациональном.

– На что – несмотря? – помолчав, спросила она.

Все у нее внутри сжалось то ли от страха, то ли от дурного предчувствия.

– Несмотря на то, что тебе помогают. Назовем это так.

«Он все про меня знает, – подумала она со всей ясностью, на которую было способно сейчас ее сознание. – Никакой он не журналист, я же всегда это понимала, потому и держалась с ним настороже».

Она села на кровати и спросила:

– Кто же, по-твоему, мне помогает?

– Русские, я думаю. Не бойся, это очевидно только для меня.

– С чего ты взял, что я боюсь?

– Ты побледнела. Стала еще больше похожа на свой портрет. – Он притянул ее к себе, подышал в ухо и в ухо же повторил: – Не бойся. Я люблю тебя. Это правда. Но только…

– Что – только? – чуть слышно спросила Полина.

Она не могла спросить громче, потому что горло у нее перехватило от его слов. Не о русских, которые ей помогают, а о том, что он ее любит. Так просто и прямо он сказал об этом, что все остальное вообще не имело больше значения.