Томмазо улыбнулся. Вторые сутки Микель не появлялся и значит, Лаура вняла его просьбе. Опасаясь разоблачения, в записке он просил её отвлечь супруга всеми доступными мерами, чтобы таить для себя крохотную надежду закончить к сроку книгу. Невольник остро чувствовал приближение обжигающего дыхания костра инквизиции. Невидимые языки пламени уже лизали пятки, и всё что оставалось Кампанелле – это только рассчитывать на паёк времени, отпущенного Богом для последнего, самого важного и громкого слова. Он проклинал себя за сальность и цинизм, но на его лице не отражалось ничего: ни проблеска сочувствия, ни тени сомнения. Способов у донны Алонзо было немного, вернее – всего один. Заставить мужа забыть о служебном долге можно было, лишь напомнив о супружеском, и Кампанелла это знал. При одной мысли об этом боль становилась невыносимой. Но терять нельзя ни минуты. Он слишком долго к этому шёл.

Надзиратель не обращал на Кампанеллу ни малейшего внимания и вскоре захрапел за своим столом, тяжело уронив голову на грудь. В ту ночь Томмазо, напротив, не сомкнул глаз: на бумагу легла первая глава «Города солнца».

Должность кастеляна была издавна закреплена за знатным родом де Мендоза-и-Аларкон. Нынешнего кастеляна, получившего должность по наследству, вряд ли можно назвать преданным делу. В тюрьме нет порядка, и ничто так не радовало Кампанеллу, как эта неразбериха. Закоренелые еретики, присланные нунцием в Кастель Нуово для строгой изоляции, попадали в общие камеры, совращая арестантов ересью. Тайные узники, которыми занималась инквизиция, вдруг перекочёвывали к подследственным, а те разносили их имена по всем камерам.

Устранив посредством Лауры Микеля, Томмазо смог полностью посвятить себя книге. Внимание к нему ослабло настолько, что Помар иной раз забывал закрывать все засовы на решётках камеры Томмазо, оставляя парочку свободными. Всё чаще он оставлял свой пост, пропадая на всю ночь, и появлялся лишь под утро, крепко хмельной. Книга, словно зелёный побег на солнечном взморье, рождалась и крепла в узких стенах Кастель Нуово – книга об идеальной стране, о городе солнца и о его гражданах – соляриях. Когда философ дописал последнюю страницу, он неожиданно почувствовал себя счастливым. Ему потребовалось четыреста восемнадцать ночей и столько же копий листов римских аввизи, которые ещё дважды приходили запечёнными в лепёшках. Пропитанные ароматом свежего хлеба, всё новые и новые страницы стремительно покрывались мелким убористым почерком философа. Тюремные стены оказались не властны над его разумом и духом. Томмазо победил: его книгу будут читать люди. Они откроют для себя образ нового мира, к которому когда-нибудь обязательно, непременно придёт человечество.

– Закончив книгу, Кампанелла перехитрил си стему. Он обманул и выиграл! Он знал, что теперь люди смогут открыть для себя образ нового мира, к которому когда-нибудь обязательно придёт человечество. Так бу дет! Непременно! – Доменико умолк.

– Всё? – осторожно поинтересовался Кирилл.

– Почти! – признался Доменико. – Рукопись была тайно переправлена в Неаполь, осев на руках сподвижников Кампанеллы. Разрозненные фрагменты, как мозаика, хранились в разных тайниках. Впоследствии это сыграло свою роковую роль: отыскать удалось только каждый шестой лист аввизи, остальное исчезло, бесследно растворилось…

– А, как рукописи попали на волю? – не понял Кирилл. – Через Лауру?

– Нет, – покачал головой Доменико. – Помогли узники Кастель Нуово – друзья, которыми Кампанелла обзавёлся за 27 лет тюремного заключения. Они смогли через, м-мм, parente… через жён, матерей, детей, навещающих их, передать по частям книгу. – Доменико помолчал. – С Лаурой Томмазо больше никогда не виделся. Она умерла во время родов весной следующего года. Ребёнок высосал из матери все жизненные соки и появился на свет крепышом. Ещё до рождения первенца Лаура знала, что у неё будет сын и назвала его в честь отца – Доменико.

– Сейчас не понял! – честно признался Кирилл. – Какой Доменико? Это ещё кто?

– Доменико – настоящее имя Томмазо, которое он получил при крещении от отца и матери. В четырнадцать лет, находясь под попечительством доминиканского ордена, этот юноша по совету настоятеля Кастагена принял монашеское имя Томмазо. Позже он наречёт себя колоколом, предвещающим новую зарю. Так появится Кампанелла, что дословно и будет означать "колокол".

– Джентльмен удачи, – хмыкнул Кирилл. – Да на этом твоём горемыке пробы ставить негде! Деляга! А с девицей он всё-таки нехорошо обошёлся. Ну, а что Микель?

– А что Микель! Микель ничего не узнал. О настоящем имени Томмазо не подозревала даже служба инквизиторов. Кастаген не посчитал нужным упомянуть об этом на допросе. А паспортов в ту пору не да вали. У Алонзо были все основания считать ребёнка своим. Злую шутку сыграла записка Томмазо к Лауре. Никто ничего так и не заподозрил.

– Доменико! – Кирилл прищурился, внимательно рассматривая собеседника, словно того видел впервые. – А откуда ты знаешь то, что не знала даже римская инквизиция? И собственно: зачем мне это всё знать?

– Видишь ли, – невозмутимо продолжил тот, – полное имя Кампанеллы – Джованни. Доменико Джованни.

– То есть ты хочешь сказать… – Кирилл недоверчиво уставился на Доменико, но тот энергично закивал:

– Да, Кирилл, да!

– Ты философ эпохи Возрождения, путешествующий во времени и симулирующий своё сумасшествие?? – Кирилл ликующе сверкнул глазами. – Круто! Твоя симуляция достойна похвалы! Ты просто псих, если думаешь, что журналисты до сих пор ведутся на подобную фигню…

– Что?? Ты меня не понял, un amico! – раздосадовано воскликнул иностранец. – Какое, к чёрту, путешествие во времени? Я говорю о том, что Кампанелла мой предок по линии отца!