Бляхин Павел Андреевич
Шрифт:
Южному дружиннику, видимо, доставляло удовольствие всячески охранять «оратора», хотя я был куда крепче и сильнее его самого.
Со сцены уже неслись страстные речи, короткие, сильные, полные огня. Это были даже не речи, а яростные призывы к бою, выкрикивание лозунгов, порывы сердца, пылающего ненавистью.
— Царское правительство сгнило на корню! Свобода заливается кровью. Мы снова стали рабами. Народ вымирает от нищеты и голода. К оружию, товарищи! К оружию!
— Да здравствует вооруженное восстание! — неслось из зала.
— Долой царскую опричнину!
— Смерть тиранам!..
А по рядам, с трудом протискиваясь вперед, с папахой в руках шел высокий, могучий парень, громко выкрикивая:
— На оружие, товарищи! На оружие, граждане!
В шапку со всех сторон летели медяки, серебряные монеты, бумажки.
Сотни рук, как в трамвае, передавали деньги из дальних углов зала. С верхних ярусов, подобно осенним листьям, летели бумажные рублевки.
По другому ряду плечом вперед двигался молоденький студент с форменной фуражкой в руке:
— На оружие, товарищи! На оружие, граждане!..
О, да это Бобчинский!.. А может быть, Добчинский… Во всяком случае, кто-нибудь из них. Я узнал в студентике одного из курьеров, которые так весело и быстро выполняли поручения штаба. Вот молодцы ребята!
Обшарив все свои карманы, я тоже собрал деньги и пустил по рукам, к шапке рабочего.
Сережка заволновался:
— Слушай, Павло, дай мне монету. Ей-богу, нет ни гроша за душой, поступлю к Сытину — отдам.
— Да я уже послал все, до копейки.
— Сколько?
— Кажется, девяносто копеек. А может, и рубль.
— Значит, полтинник за меня. Запомни, оратор. Уплачу, хоть кровь из носа!
Рабочий уже поднимался на сцену, его шапка была полна.
Сережка толкнул меня в бок:
— Гляди, оратор, Седой вышел!
У трибуны стоял Седой. Его мощный голос был слышен во всех концах зала, хотя он вырывался из глотки с хрипом и синением. Он не только призывал к борьбе, но давал уже и практические указания:
— Солдат старайтесь убеждать и не трогать. Драгун и казаков, если не слушают убеждения, бить беспощадно. Полицию и офицеров разоружать, при сопротивлении убивать. На местах поддерживать полный порядок. Грабителей уничтожать. На смену власти кнута и нагайки идет наша власть — власть народа…
Я понял, что это директивы партии, указания штаба.
Нас неодолимо тянуло вперед, к Седому.
Внезапно погасло электричество, и мы оказались в кромешной тьме.
Раздались крики со сцены:
— Спокойно, товарищи! Оставайтесь на местах! Сейчас будет свет.
Метнувшаяся было к выходу толпа остановилась. Шум замолк. При помощи Сережки я вскочил на сцену, он, разумеется, за мной.
Из темноты послышался женский голос:
— Товарищи рабочие! Мы здесь призываем народ к восстанию, а на улицах уже пролилась кровь. Драгуны стреляли по безоружной толпе. Есть убитые…
В зале раздались негодующие возгласы, общее движение, треск сидений. Все встали, и, словно по сигналу, из разных концов зала раздались скорбные звуки похоронного марша:
Вы жертвою пали в борьбе роковой, В любви беззаветной к народу…Песня была подхвачена сотнями голосов и торжественно полилась под сводами театра в полной тьме.
Вскоре на сцене зажгли свечи и лампы.
Никогда в жизни я не слышал ничего более потрясающего, чем этот трагический марш в стенах театра. В живом, колеблющемся полумраке, накануне кровавых боев он звучал невыразимо скорбно и в то же время сурово, угрожающе:
А грозные буквы давно на стене Чертит уж рука роковая…Согретые одним чувством, наполненные одной печалью и гневом, пели сотни людей. Казалось, тени павших витали над нашими головами. В разных углах слышались всхлипывания женщин. Мне казалось, что мы все вот-вот задохнемся в этой страшной, мигающей полутьме…
Настанет пора, и проснется народ…Мы еще не кончили последнюю строфу, как чей-то тревожный голос оборвал песню:
— Товарищи! «Аквариум» окружен солдатами!
— Никакой паники! — загремел со сцены голос Седого. — Пошлем делегатов для переговоров.
Все остались на месте. Митинг продолжался.
Вскоре вернулись посланные для переговоров товарищи и сообщили, что командир части обещал беспрепятственно пропустить всех безоружных участников митинга, если не будет оказано сопротивление, — иначе…
Дальше следовала угроза открыть огонь. Несколько сот безоружных людей оказались в окружении войск. Принимать бой было бы безумием. Собрание решило подчиниться, и все пошли к выходам.