По возвращении домой мы планировали заняться лакированием, но полил дождь, а за закрытой дверью гаража работать невозможно, да и лак от влажности мутнеет. Теперь я это знаю, и не только это. Уроки труда в школе и у Джоша не проходят бесследно.

После обеда мы торчим на кухне. Я подумала: раз Джош учит меня разбираться в древесине, я научу его печь приличное печенье. Велю ему насыпать муку в мерный стакан. Он повинуется, но лишь для того, чтобы меня позлить. В результате я отнимаю у него муку и стакан и насыпаю сама.

— Зачем мне учиться печь печенье, если для меня его печешь ты?

— Видишь ли, — отвечаю я, пододвигая к нему пакет коричневого сахара и другой мерный стакан — раз уж ему так хочется что-нибудь сыпать, — может так случиться, что однажды меня здесь не будет, и ты останешься без печенья. — Я жалею о своих словах, едва они слетают с языка. Про себя фигачу эту мысль ногой под яйца и, когда она сгибается в три погибели, коленкой даю ей в морду, чтоб она никогда больше не поднимала свою безобразную голову. К сожалению, слишком поздно.

— Все нормально, — тихо говорит Джош, едва заметно улыбаясь. — Я больше на это не реагирую. Все деликатничают, боятся задеть мои чувства. Не будь как все, ладно?

— И тебя это не злит?

— А смысл?

— То есть тебя это устраивает?

— Я сказал, что не злюсь. Я не сказал, что меня это устраивает. Я понимаю всю ту чушь, что люди говорят. Это естественно. Это неизбежно. Это часть жизни. И все же трудно смириться с тем, что кто-то просто берет и исчезает, будто его никогда не было. Но постоянно злиться тоже не дело. Я знаю, что это такое. Раньше все время злой ходил. Надоедает.

— Я на твоем месте была бы самым сердитым человеком на земле.

— По-моему, ты уже такая.

Возражать бессмысленно, поэтому я подхожу к нему и показываю, как нужно утрамбовывать коричневый сахар, но по-прежнему чувствую себя дерьмово.

— Когда здесь управимся, поможешь мне переставить от стены журнальный столик? Думаю выкинуть ту дрянь, что стоит перед диваном, — говорит Джош, меняя тему разговора. Должно быть, специально — чтобы избавить меня от неловкости.

— Ты намерен передвинуть на середину комнаты любовь всей своей жизни и позволить Дрю осквернять ее своими туфлями, когда ему заблагорассудится? — Вот уж сюрприз так сюрприз. Я ведь знаю, как Джош дорожит тем столиком.

— С каких это пор он стал любовью всей моей жизни? — удивляется Джош.

— Ты говоришь о нем, как о девушке.

— Ну что тебе сказать? — Он пожимает плечами. — Этот стол пробуждает во мне желание стать более достойным человеком. Ревнуешь?

— Дрю помрет от того, что лишится возможности закидывать ноги на стол. Если, конечно, ты ему сам не разрешишь.

Лицо Джоша чуть искажается от ужаса. Наверно, представил Дрю с ногами на своем драгоценном столе.

— Пожалуй, пусть лучше стоит, где стоит.

— К твоему сведению, — заявляю я, — в один прекрасный день мне надоест делить твою любовь с этим столом, и я потребую, чтобы ты сделал выбор: я или он.

— К твоему сведению, — передразнивает он меня, — я скорее изрублю этот стол на дрова, чем предпочту что-то или кого-то тебе. — Большей нелепости я не слышала, но Джош не сводит с меня глаз, заставляя понять, что не шутит. Я все же надеюсь, что его любимый столик избежит столь жалкой участи.

— Это было бы расточительством. — Я забираю у Джоша пакет с сахаром и кладу его на место — предлог, чтобы отвернуться. Сейчас я не в настроении вести серьезные разговоры, а мы почему-то то и дело затрагиваем темы, которых я не хотела бы касаться. — Тем более что у тебя даже камина нет.

— Тебе невозможно сказать что-то приятное.

— Возможно. Но трудно, — беспечно бросаю я, надеясь, что он тоже сменит тон. Стремясь настроить его на более беззаботный лад, я приподнимаюсь на цыпочках, чтобы поцеловать его. Вижу, он понимает, что я делаю, и секунду колеблется, но потом кладет руку мне на шею, наклоняется, отвечая на мой поцелуй мягкими пытливыми губами, будто убеждая меня раскрыть свои тайны. Я отстраняюсь. Он смотрит на меня. Я отхожу на несколько шагов и включаю миксер, надеясь, что шум не позволит нам вести беседу.

— Расскажи, откуда у тебя шрам. — Это возникло ниоткуда и одновременно отовсюду.

— Нет, — шепчу я. Жужжание миксера заглушает мой ответ, но он знает, что я произнесла. Самое ужасное, что мне хочется ему рассказать, и это до чертиков меня пугает. Джош внушает мне чувство безопасности — чувство, которое, я думала, никогда уже не вернется ко мне.

Он снова привлекает меня к себе, обнимает. Тепло его пальцев остается на моей талии. Его губы у моего уха, и на какое-то мгновение мне кажется, что сейчас он обзовет меня русской шлюхой.