Рыжие лошади в английских шорах, со стрижеными гривками и хвостами, медленно увлекали коляску по спуску улицы. Стражи вытягивались, отдавая честь, взрослые граждане вежливо приподнимали шляпы, девушки бросали в коляску цветы, улыбаясь расширенными ночной истомой глазами, мальчишки приплясывали вокруг.

Эта картина могла убедить всех шептунов и недоброжелателей, что подлинно демократическая власть способна вызывать у населения только эмоции, близкие к обожанию, и почти чувственную любовь.

Путь государственных деятелей республики был так же ясен и прям, как их деятельность, — они ехали на семейный ужин к главе республики, на котором должны были, попутно, обсудить вопросы текущей политики.

В республике твердо установилось правило, — устраивать правительственные заседания во время еды, сообразуясь с мудростью пословицы: «В сытом теле бодрый и честный дух».

Пересекши площадь, коляска остановилась у освещенного цветными лампионами подъезда президентской виллы, где два часовых немедленно вытянулись, отдавая салют.

Но, к удивлению прибывших, лакей президента Аткина попросил их следовать не в столовую на террасе виллы, а на личную половину президента.

Пока государственные мужи шествовали по комнатам, на лицах их появилось выражение суровой решимости и готовности к исполнению долга.

Необычайное приглашение позволяло предполагать наличность серьезных событий, и лучшие из лучших граждан республики приготовились встретить их с достоинством и спокойствием.

В широком квадратном кабинете президента был сервирован под кофе круглый стол, и господин Аткин поднялся навстречу входящим из-за стола.

— Прошу, господа! — сказал он с жестом радушия. — Вы, вероятно, удивлены, что я лишил вас удовольствия провести вечер беззаботно в интимном кругу моей семьи, но поверьте, что виною этому исключительно важные обстоятельства. Прошу садиться!

Гости расселись, чрезвычайно заинтересованные началом.

— Будьте все время начеку, — шепнул министр внутренних дел прокурору. — Я уверен, наш милый хозяин задумал какой-нибудь фортель. Нужно следить, чтобы он не обошел нас.

— Он? Вы смеетесь? Я думаю, что он достаточно глуп, — отозвался прокурор.

Воздав этими репликами дань уважения хозяину, гости отпили кофе и приготовились слушать, так как президент поднял руку, показывая, что желает говорить.

В тихой прохладе кабинета шумел шелковыми крыльями китайский веер-вентилятор под потолком и журчал размеренный адвокатский баритон президента.

— В прошедший вечер, когда наш высокопоставленный гость, этот надутый наутилийский индюк, чувствующий себя в нашей столице, как в завоеванном становище дикарей, — начал президент с нескрываемым презрением к лорду Орпингтону, — когда он вернулся с нефтяных промыслов с отвисшей от жадности губой и приехал ко мне на обед — я почувствовал сразу, что он сошел с рельс благоразумия. Да! Он потерял самообладание от нефти. Он готов на глупости, и упускать такой момент было бы совершенно преступным. Поэтому, когда он заговорил о нефтяных промыслах, я, господа, притворился злоупотребившим напитками более, чем следует высшему сановнику республики, и со всей возможной ловкостью перевел разговор на другую тему.

— А о чем именно он спрашивал вас по поводу нефти? — спросил, опершись подбородком на эфес своей сабли, генерал фон Брендель.

Президент помолчал мгновение и ответил торжественным и таинственным тоном:

— Он спрашивал, господа, кому принадлежат нефтяные промыслы, то есть кто является их юридическим и фактическим владельцем?

Тишина осела на кабинет гидравлическим прессом, и слушателям показалось, что нежное шипение вентилятора вдруг усилилось до воя аэропланного пропеллера. Они молчали, растерянно, как бы ища друг у друга поддержки, переглянулись, а государственный казначей тяжело вздохнул, как на панихиде.

— Ну… что же вы ответили? — спросил прокурор, весь вытянувшись в кресле.

Президент не торопился ответом, он наслаждался драматическим эффектом.

— Я? Я счел неудобным давать ему какой бы то ни было ответ до совещания с вами, господа, — медленно сказал он, похлопывая ладонью по столу.

Возбужденные лица собеседников сразу стали гладкими, как бушующее море, в воды которого вылили бочку масла. Все снова переглянулись.

— Хорошо! — продолжал президент, встав из-за стола. — Нахожу отрадным отметить, что между нами по затронутому мной вопросу нет никаких принципиальных разногласий. Я вижу, что вы убеждены так же, как я, что упустить такой случай было бы непростительным мальчишеством, тем более что он дает возможность нашего реванша недопустимому нахальству и самомнению этого заурядного фельдфебеля наутилийской солдатчины. Мы не племя Данакиль, и он не должен забывать, что наши предки владели миром в то время, как его прародители еще ползали на четвереньках.

— Совершенно верно, — подтвердил фон Брендель. — Я никогда не забуду его наглости в истории с нашими доблестными капитанами… Он… он позволил приказывать мне, как кадету младшего класса… И каким тоном!..

— Подождите, генерал… личные обиды потом. Сейчас мы перед делом государственного масштаба… — прервал фон Бренделя казначей, но вдруг остановился и побледнел, сжав колени худыми птичьими пальцами. — Но как мы можем совершить подобную сделку?

— А кто вам сказал, уважаемый друг, что мы ее будем делать? Надо быть по меньшей мере буйно помешанным, чтобы попытаться самому провести такую комбинацию. Мы… правительство республики, и вдруг мы же реализуем ее достояние. Этого достаточно, чтобы нас смело ветром стихийного бунта.