– Оно действительно очень важное и не терпит промедления.

– Не терпит промедления! – И Оннода-бабу упал в кресло, как сломленное ветром банановое дерево. – Замечательно, великолепно! – продолжал он. – Впрочем, поступай как знаешь. Захотел отменить – отменяй! Если меня спросят, я отвечу, что понятия ни о чем не имею, что все знает жених и он один может объяснить, почему свадьба отложена и когда ему будет угодно ее назначить.

Ромеш сидел молча, опустив голову.

– А Хемнолини ты сказал? – спросил Оннода-бабу.

– Нет, она еще ничего не знает.

– Ей все же не мешало бы знать, свадьба ведь не только твоя.

– Я решил сказать ей после того, как переговорю с вами.

– Хем! – крикнул Оннода-бабу.

– В чем дело, отец? – спросила девушка, входя в комнату.

– Ромеш говорит, что у него какое-то важное дело и ему неудобно устраивать сейчас свадьбу.

Хемнолини мгновенно побледнела и пристально взглянула на Ромеша. Юноша виновато молчал. Он не ожидал, что это известие будет преподнесено Хемнолини в такой форме. Всем своим измученным сердцем Ромеш прекрасно понимал, как глубоко должно ранить Хемнолини это неприятное сообщение, переданное притом столь неожиданно и грубо. Но выпущенную стрелу не вернешь, и Ромеш ясно видел, что эта злая стрела вонзилась прямо в сердце Хемнолини.

Сказанное нельзя было ничем смягчить. Все совершенно верно: свадьбу придется отложить, у Ромеша важное дело. Но он не хочет сказать, какое именно. Никакого нового объяснения тут не придумаешь.

Оннода-бабу взглянул на дочь.

– Ну, дело это ваше, вы и решайте, как быть.

– Я ничего об этом не знала, отец, – низко опустив голову, ответила Хемнолини и тут же скрылась за дверями, как исчезает последний луч солнца за грозовыми тучами.

Оннода-бабу, делая вид, что читает газету, погрузился в размышления.

Ромеш несколько минут сидел неподвижно. Затем вдруг вскочил и вышел из комнаты.

В большой гостиной он увидел Хемнолини, она стояла у окна.

Перед ее глазами проплывала предпраздничная Калькутта: по всем улицам и переулкам, подобно реке в половодье, катился и бурлил пестрый людской поток.

Ромеш не решался подойти к Хемнолини. Несколько минут он стоял позади нее, не отрывая от девушки пристального взгляда. Надолго сохранится в памяти ее стройная фигура, освещенная нежарким осенним солнцем и неподвижно замершая у окна. И тонкий овал лица, и тщательно уложенный узел прически, и нежные завитки волос на затылке, и мягкий отсвет золотого ожерелья, даже свободно падающий с левого плеча край одежды – все, все до мельчайших деталей запечатлелось в его измученном сердце, будто высеченное резцом.

Наконец Ромеш медленно подошел к девушке. Но, казалось, Хемнолини приятнее было смотреть на прохожих, чем на стоявшего рядом с ней юношу.

– У меня к вам просьба, – произнес он дрожащим от слез голосом.

Почувствовав, сколько муки скрывается в его словах, Хемнолини быстро повернулась к нему.

– Верь мне, – продолжал Ромеш, впервые обращаясь к ней на «ты». – Обещай, что будешь верить. А я призываю в свидетели всевышнего, что никогда не обману тебя!

Больше Ромеш не произнес ни слова, но глаза его были полны слез.

Тогда Хемнолини взглянула ему прямо в лицо, и в этом взгляде он прочел сострадание и любовь. Однако уже через мгновение мужество покинуло ее, и слезы хлынули из глаз.

Здесь, в уединении оконной ниши, без слов и объяснений они поняли друг друга, их охватило чувство глубокого покоя.

На несколько минут Ромеш всем сердцем отдался этому, омытому слезами, молчанию, затем с глубоким вздохом облегчения сказал:

– Хочешь знать, почему я отложил нашу свадьбу?

Хемнолини молча покачала головой: нет, она не хотела этого знать.

– Тогда я все расскажу тебе после свадьбы.

При упоминании о свадьбе слабый румянец вспыхнул на щеках Хемнолини.

Сегодня, после полудня, когда она, полная радости, наряжалась к приходу Ромеша, ее взволнованное предстоящей встречей воображение рисовало таинственные перешептывания, многозначительные шутки и другие мимолетные картины счастья. Но ей и в голову не могло прийти, что всего через несколько минут их сердца обменяются гирляндами верности [60] , что прольются слезы, что между ними не будет никаких объяснений – просто они несколько мгновений постоят рядом, и возникшие от этого безмерная радость, глубокий покой и безграничное доверие друг к другу соединят их крепче любых признаний.

– Зайди еще к отцу, – проговорила наконец Хемнолини. – Он очень расстроен.

С легким сердцем, готовый встретить любые удары, которые захочет обрушить на него мир, отправился Ромеш к Онноде-бабу.

Оннода-бабу с беспокойством взглянул на Ромеша, когда тот снова вошел к нему.

– Дайте мне список приглашенных, и я сегодня же извещу их, – сказал Ромеш.

– Значит, ты не переменил решения?

– Нет, иного выхода я не вижу.