Как и при Монсе, приближающиеся толпой на расстояние выстрела войска противника выкашивались подчистую. «Промахнуться по немецкой пехоте невозможно, – писал 43-летний майор Берти Тревор, командовавший ротой йоркширцев. – Они прут целыми отрядами» {503} . Однако и обороняющиеся, в свою очередь, страдали от артиллерийского огня, который нанес особенно сильный урон британским батареям, развернутым так же открыто, как и их предшественницы на хребте Мон-Сен-Жан при Ватерлоо в 1815 году. Первому герцогу Веллингтону и впрямь многое при Ле-Като показалось бы знакомым: вражеские войска, наступающие тесными колоннами; возницы, хлестающие взмыленных лошадей артиллерийских расчетов, спешащих к позициям; курьеры, снующие туда-сюда с приказами.

Немецкий офицер недоумевал: «Невозможно поверить, что человек из плоти и крови способен выдержать такую мощную атаку. <…> Наши наступали со всей решительностью, однако эти ни с чем не сравнимые солдаты отбрасывали их снова и снова. Невзирая на потери, английская артиллерия кидалась на защиту пехоте и поддерживала смертельный огонь на виду у наших собственных орудий» {504} . Другой участник событий с немецкой стороны, лейтенант Шахт из пулеметной роты, отзывался о происходящем более скептично: «Перед нами показалась [британская] батарея, расположенная, по нашим меркам, слишком близко к линии обороны, в самой гуще пехоты, к которой мы подошли почти вплотную. Приготовиться! Цель на 1400 м! Беглым огнем! Недолет. Выше! Вскоре наблюдаем результат. Мечутся, словно муравьи в разоренном муравейнике. Повсюду вперемежку люди и лошади снуют и падают под неумолчное тра-та-та пулеметов» {505} .

Когда Смит-Дорриен отправил свой скудный резерв в подкрепление оказавшемуся под ударом правому флангу, мало кому удалось прорваться под огнем немцев. Берти Тревор из Йоркширского полка позже утверждал, что эту битву «не описать словами. <…> Каждый из нас расстрелял по 350 обойм, и многих положили. Но мы угодили в западню – странно, как вообще кто-то выбрался живым и невредимым. Тому, кто не выстаивал час за часом под взрывами и шрапнелью, под пулеметным и винтовочным огнем, не понять, что такое война. Я не знаю, что здесь веселого» {506} . Кружащий над полем немецкий аэроплан, который, намечая цели для артиллерии, периодически сбрасывал цветные дымовые бомбы, придавал современный колорит сражению в стиле XIX века. К 10 утра по правому флангу Смита-Дорриена одна артиллерийская батарея лишилась всех офицеров и осталась с единственным орудием. В этом сражении батальоны разных британских графств – йоркширцы, суффолкцы, корнуоллцы, аргайл-сазерлендцы и батальон Восточного Суррея – проявили стойкость и профессионализм, которых их командованию – за исключением командира корпуса – ощутимо не хватило.

На левом британском фланге день начался с небольшой катастрофы. 1-й Собственный полк Его Величества всю ночь провел на марше. Рассвет он встретил на дороге к Линьи, дожидаясь обещанного завтрака. Капитан Р. Бомон заметил на горизонте всадников, не похожих ни на британцев, ни на французов, однако предположение, что это могут быть немцы, его полковник отверг как заведомую чушь {507} . «Враг, – отрезал командир, – находится по меньшей мере в трех часах». Услышав долгожданный грохот повозок, солдаты обрадовались: «А вот и кухни!» Сложив оружие, все вытащили походные миски, несмотря на то что повозки, показавшиеся вслед за всадниками, начали разгружать, так и не доехав до британцев. В результате немецкая кавалерия получила возможность без помех развернуть свои пулеметы и открыть огонь по тысяче столпившихся в ожидании завтрака британских солдат.

Первая же пулеметная очередь убила полковника и обратила в паническое бегство три роты, побросавшие сваленные в кучу винтовки. Почти все побежавшие упали замертво, уцелели только те, кто сразу кинулся на землю. В конце концов помощнику командира удалось, собрав уцелевших, вызволить оружие и вытащить большинство раненых. Однако суровый урок, показавший, чем опасно разгильдяйство, чудовищно дорого обошелся Собственному Его Величества полку, в считаные минуты потерявшему 400 человек убитыми. Среди очевидцев этого конфуза был командир взвода соседнего Уорвикского полка лейтенант Бернард Монтгомери, впоследствии фельдмаршал, который крайне отрицательно отзывался о большинстве сторон британского командования и управления того дня. На какое-то время полку Его Величества удалось удержать позиции, имея дело лишь с немецкой кавалерией и стрелками. Однако, когда с левого фланга полк начали обходить всадники генерала Георга фон Марвица, британская пехота отступила.

Немцы, в свою очередь разворачивающиеся на виду у противника, пострадали не меньше, чем войска Смита-Дорриена: Гэмпширский полк стрельбой из винтовок обратил в поспешное бегство немецкую батарею, отцепившую орудия и собравшуюся начать обстрел. Действия полевой артиллерии обеих воюющих сторон осложняло то, что расчетам необходимо было видеть цель – для стрельбы так называемой прямой наводкой. Передовых наблюдателей, корректирующих огонь по телефонной связи, тогда еще не было. Памятуя сокрушительное поражение британцев при Коленсо в Англо-бурской войне, развертывать артиллерию и конные упряжки в пределах досягаемости немецких винтовок и пулеметов было безумием, однако подобное повторялось в течение всего дня при Ле-Като, а потом снова и снова на протяжении августовской кампании. Британские орудия стреляли по открытым целям с расстояния 1100 м – не намного лучше артиллерии Веллингтона при Ватерлоо. Немцы были лучше оснащены для ведения огня с закрытых позиций с помощью тяжелых гаубиц, однако обе стороны сдерживал ограниченный запас боеприпасов. Шквальные залпы наводили ужас на тех, кто под них попадал, но по сравнению с той мощью, которой достигнет артиллерия в дальнейших битвах, это были детские игры.

Даже во время самой жестокой боевой операции не бывает так, чтобы все участники сражались одновременно. При Ле-Като, в то время как одни части серьезно страдали, другие провели на удивление спокойное утро в первоначально обойденных немцами секторах. Том Вулакомб из Мидлсексского полка свидетельствовал, что около половины двенадцатого он «съел не самый хороший обед» в батальонной столовой тыла. Вернувшись на передовую, какое-то время «мы болтали и перешучивались, начиная зевать от скуки» {508} . Даже когда вокруг начали падать немецкие снаряды, Вулакомб продолжал завороженно наблюдать за четырьмя черными коровами, безмятежно пасшимися неподалеку. В итоге одну убило прямым попаданием, но остальные три все так же беспечно жевали жвачку до конца боя. Один из участников с немецкой стороны с таким же удивлением писал об овечьей отаре, которая с отчаянным блеянием пересекала линию фронта под грохот канонады.

Пехотный лейтенант Реблинг, смотревший в направлении британских позиций в наблюдательную трубу, обнаружил, что установить, откуда стреляет противник, все равно не удается: «Мимо постоянно что-то свистело и врезалось в землю. Потом вдруг стоящий через одного от меня выкрикнул: “Адье, Зубенбах, мне крышка!” “Брось, Буссе! – осадил его капрал Зубенбах. – Выше нос!” Чуть погодя раздался стон: “Задето лишь плечо и ухо…”» {509} Реблинг забрал у раненого винтовку и патроны, однако по-прежнему не мог разглядеть, куда стрелять. Вокруг начала рваться шрапнель, у лейтенанта задело пулей ружейный ремень и пробило руку. Перевязал его один из солдат.