– Может, заключим временное перемирие?
– сказала и, испугавшись, что сейчас опять услышу в ответ что-то насмешливо язвительное, протараторила.
– Извини, что так получилось в клубе, не хотела ставить тебя в неловкое положение (еще как хотела, но не буду портить картину покаяния правдой), виновата текила и... твое чрезмерное самомнение, что стоит тебе кого-то поманить пальцем, и любая у твоих ног.

Аховый из меня дипломат, смазала всю концовку, зато на душе неожиданно стало легче. Вообще-то я не любитель строить пакости, только если в ответ, когда сильно заденут, но тогда уж от всей души. Но похоже, что на вечеринке я все же перегнула палку, поступив не как уже почти взрослая женщина, а как подросток, несмышленый сеголеток. И извинившись, самой стало легче. Ожидать, что Браен поймет мой душевный порыв, тем паче сделает вид, что принял извинения (искренне простить задетое мужское самолюбие носители Y хромосомы практически не способны), было бы глупо. Выдохлась и, ожидая ответа блондинистой заразы, устремила взгляд в пустой стаканчик из-под кофе, как будто тот, по меньшей мере, хранил тайну мирозданья.

Но этот день не исчерпал еще всех своих сюрпризов.

– И не надейся, что, услышав столь обвинительное извинение, стану твоим другом, но в чем-то ты права, может, стоит сесть за стол переговоров. Как-никак стажировка только началась, и что будет дальше неизвестно - чувствовалось, что Браен наступал на горло собственной гордости, поскольку между фразами повисали короткие паузы, а слова подбирались с особой тщательностью, как будто с его языка постоянно хотела слететь какая-то колкость, но он вовремя успевал поймать беглянку.

– Не думаю, что у тебя вообще есть друзья - будь сказанное мною не таким примирительно-печальным тоном, можно было бы посчитать это оскорблением - Просто мне кажется, что у всех вас, ну тех, кто учится в Академии... в общем вы одиночки...

Браен не подал виду, что его это хоть как-то задело, лишь невесело оскалился.

– Правильно кажется. В нас с самого начала обучения культивируют качества, присущие лидерам, чтобы в критической ситуации можно было принять молниеносное и единственно правильное решение.
– По мере того, как Дранго говорил, лицо его становилось все более бесстрастным и отрешенным, как свинцовая гладь озера в безветренный день - Как ты думаешь, может товарищ послать друга на верную смерть? А командир подчиненного? То-то же. Поэтому всякие дружеские отношения в Академии порицаются. Личные чувства могут помешать в решающий момент. Поэтому с детства нас приучали, что нужно думать только о цели. Знаешь, иногда, когда нас срывали по тревоге с учебы целыми курсами и отправляли в бой, я завидовал. Завидовал таким как ты - выпускникам училищ.

Его речь была похожа на невольную исповедь, и прерывать ее ехидным комментарием 'в смысле завидовал нам, расходному материалу?', показалось кощунством. Тем временем сидящий напротив парень продолжил голосом, в котором сквозила полынная нотка горечи.

– Я видел вас, рядовых пилотов - веселых, открытых ребят, порою моложе себя, но таких дружных, готовых ослушаться приказа и умереть друг за друга. У нас все иначе. Ты можешь иметь кучу приятелей, пока на вершине, но ни один из них не будет сожалеть, увидев на завтра твое имя в списках погибших. Так что ты права - мы все одиночки, и замолчал, возможно, уже досадуя за откровенность.

– Это неправильно, когда человеку некому даже рассказать свой сон - я невольно поставила себя на место Браена и задумалась над особенностями системы образования. Да, завидовать особо нечему. Их, элиту военных сил Союза, готовили командовать, побеждать любой ценой, но при этом превращали в подобие биомашин. Нас, напротив, не обременяли обязанностью отказа от эмоций, скорее даже наоборот, поощряли. Наверное, для того, чтобы мы были как единый организм. Ведь чем-то целым легче управлять, чем сонмом частностей.

Так или иначе, но сейчас я гораздо лучше понимала Браена и то, что жалости к себе он не потерпит, скорее уж сильнее возненавидит, вздумай я проявить сочувствие. И так сейчас сидит, нахмурив брови и, так же как и я недавно, буравит взглядом ни в чем не повинный стаканчик.

– А есть в тебе что-то непротивное - произнесла я на полном серьезе и задумчиво уставилась на своего собеседника.

– В тебе тоже - в глазах блондина вспыхнул плутовской огонек, похоже, опасный участок минного поля психоанализа пройден.
– Ну что, может еще по кофе?

А вот это уже издевка.

– Покорно благодарю, но моя печень к ядам в таком количестве не приучена.

Мы оба замолчали. И вот странность, эта тишина уже не тяготила ни его, ни меня. Невольно на ум пришло сравнение с двумя бородатыми старичками, всю жизнь бывшими идейными политическими оппозиционерами, которые лишь на закате лет не то чтобы смирились с точкой зрения противника, а скорее исчерпали все аргументы (даже банальную драку). И теперь без слов понимают друг друга. Вот так и мы: не друзья, не враги, не посторонние.

Глянула на браслет. Пиктограмма солнца давно сменилась изображением Млечного пути, на котором отразились цифры 23:42. Почти полночь по галактическому времени, хотя на Вилерне еще только занимался вечер. Скоро возвращаться на корабль (благо хронометраж увольнительной привязывался к времени местной планеты). Усталость навалилась, как нежданная проверка: приятного мало, но пережить можно.

Взглянула на Браена. Резкие черты его профиля контрастно выделялись на фоне заходящих лучей светила. Голубизна неба за окном сменялась багровыми переливами, на лужайке в неоиллийском стиле раскрывались бутоны декоративного табака, манящие приторно-терпким ароматом ночных красавиц. Местные бабочки махали своими легкими чешуйчатыми крылышками, словно танцовщицы со скинутой с плеч пелериной. Вслед за усталостью накатила апатия, вызванная, по-видимому, созерцанием местных красот, простирающихся за окном с мутноватыми разводами на стеклопластике.