Он замолчал, прислушиваясь к темноте, которая смотрела на Лихо пустыми глазами призраков. Он чувствовал их, бестелесных, незримых, рожденных пролитой в доме кровью, но пока еще бессильных.

Пока.

Еще.

Луна росла, а с ней росла и сила дома. И призраки, выглядывая из зеркал, подступали ближе… крались, чтобы остановиться у самой постели. Они видели Лихо иным…

…и не его, но тварь, которая засела в нем.

Боялись.

Пускай. И глухое рычание заставило призраков отступить.

— Все хорошо?

— Все хорошо, Ева…

Сам дом замирает, не готовый пока перечить страшному гостю, но готовый слушать его историю. Пускай…

— Отец сам появился. Пришел. Не просил прощения, но сказал, что за семейным ужином меня ждут. Я появился, думал, что они с мамой помирились, но нет… семейный ужин — это такое мероприятие… довольно тоскливое… сестры, братья… кроме Беса, он по-прежнему был вне рода, пусть отец старательно делал вид, что все замечательно… он приловчился вид делать. Зато были гости…

…девушка в белом платье.

Не только она, но Лихо видел лишь ее… чеканный профиль с курносым носиком и капризно выпяченной нижней губкой, которая показалась ему весьма очаровательной.

Бледный овал лица.

Брови вразлет и карие глаза, яркие, разума лишившие…

…а Бес сказал — приворот.

Противозаконно, но очень эффективно… легкая форма, чтобы интерес вызвать… вызвала… Лихо растерялся под взглядом ее. И помнится: смотрел, смотрел, неспособный насмотреться. Он и сейчас помнит кисейный туман ее наряда, флердоранж в темных волосах, локон на шее, саму эту шею беломраморную.

Помнит руку и топазовый браслет, казалось, чересчур массивный, тяжелый для хрупкого этого запястья. Помнит, как браслет почти соскальзывал с узкой ладошки, с пальцев чрезвычайно тонких… и тогда Христина вскидывала руку, и браслет падал уже к локтю, сминая кисейный рукав.

А Лихо смотрел, не находя слов, чтобы выразить восхищение…

— Она была купеческой дочерью…

— Прямо как я, — фыркнула Евдокия, локоть выставляя, точно отталкивая. — Тебя, Лихо, прямо тянет на купеческих дочерей…

— Грешен, каюсь… — Локоть он гладит, пальцами ощущая шершавую кожу. — Но не раскаиваюсь.

И от поцелуя она уворачивается.

Упрямая женщина.

Окольцованная…

— Ее отец сделал миллионы на соли… а Христина — единственная наследница.

— И вас решили свести.

— Точно, свести…

…тогда все казалось иным, солнечным, весенним. А ведь и вправду весна была, та самая, робкая, с ярким солнцем и лиловыми первоцветами, которые продавали по медню за пучок…

Весна и прогулки.

Парк.

Двуколка. Христина под кружевным зонтиком. Она бережет фарфоровую кожу, слишком нежную, чтобы прогулка длилась хоть сколько бы долго… ветер холодный. И Христина кутается в соболя.

Она молчит, и в этом молчании Лихо усматривает скрытый смысл.

Как и во взглядах.

В каждом ее движении, в самом ее существовании, так резко перевернувшем его жизнь.

…а Бес сказал, что так бывает. Приворот отступает, а душа, не желая расставаться с любовным дурманом, сама уже вспыхивает.

И он, Лихо, полыхнул.

Жил от встречи до встречи, а между ними становился нервозным, злым…

…дрался.

И это тоже естественно для приворота. Наверное, он, Бес, уже тогда понял, в чем дело, оттого и промолчал… и наверное, будь Христина иной, не стал бы вмешиваться…

Теперь легко гадать.

— Христина попросила познакомить ее с Бесом.

— И ты познакомил.

— Да, почему нет? Я не ревновал… странно, к остальным — да, даже к случайным знакомым. А к нему — нет. Это ж брат, и… я гордился, что он мой брат.

Евдокия хмыкнула, кажется, она-то гордости по поводу такого родства испытывать точно не будет.

— Я радовался, что они так легко нашли общий язык. Да, я хотел, чтобы Христина понравилась ему… и чтобы он Христине… большая дружная семья. Дурак?

— Еще какой. — Евдокия провела ладонью по спине, не то успокаивая, не то проверяя, не пробивается ли шерсть.

— Через неделю Бес прислал записку. Пригласил в гости… поговорить… я и появился… ну и увидел… их вдвоем увидел.

И теперь-то горло перехватывает от боли.