— Хороша, — сдавленным голосом произнес Себастьян. — Чудо до чего хорошая у вас грудь…

И похлопал еще.

— Но я… как бы сейчас вдруг понял, мне бы побольше… помягче… и без бороды…

— Ради тебя, мой драгоценный, сбрею!

— Не надо! — Вот теперь Себастьян испугался по-настоящему: шутка как-то перестала быть шуткой. Бороду свою ведьмак отращивал долго, холил, лелеял и смазывал розовым маслицем, тем самым, высочайшего качества из лавки купца Соболевского.

Отчего-то вспомнились вдруг слухи, которые ходили о морских порядках, и что женщин Аврелий Яковлевич недолюбливает, стережется… и что о романах его, ежели и были таковые, никто-то не знал…

— Отчего? Мне для тебя бороды не жаль!

— Н-но… в-ваша борода, Аврелий Яковлевич, государственное достояние и…

— Дурень, — ласково сказал ведьмак, подзатыльником наградивши. — Впредь думай, с кем шутки шутишь. А то ведь не смешно выйти может.

— Вы… — Себастьян с немалым облегчением выдохнул: — Вы… Аврелий Яковлевич… весельчак, однако.

— Ты не представляешь какой.

— И представлять не хочу.

— От и правильно, Себастьянушка. У ведьмаков чувство юмора имеется, конечно, да вот беда, уж больно оно специфическое. Нормальные-то люди его не разумеют. Вот и выходит… непонимание. Есть будешь?

— Спрашиваете. — Себастьян устроился на траве. — Я в последние дни только и думаю о том, как бы пожрать и как бы поспать.

— Ничего, — ведьмак вытащил из сумки промасленный сверток, — вот закончится дело, и поедешь в отпуск, я Евстафия Елисеевича самолично попрошу, чтоб тебе роздыху дал. А то мало ли… вдруг и вправду разумом тронешься…

Себастьян промолчал, отчасти потому, как рот его был занят: в свертке оказался холодный кабаний бок, отчасти потому, что спорить с ведьмаком — занятие изначально неблагодарное, обреченное на неудачу.

Аврелий же Яковлевич, наблюдая за ненаследным князем, маялся муками совести, которая, несмотря на уверения злопыхателей, у него все ж имелась. И ныне совесть эта нашептывала, что отдых — дело, конечно, хорошее, да только шансов дожить до него у ненаследного князя не так чтобы много. Нет, не сказать, чтоб вовсе не было, однако же…

И не в одном Себастьяне дело.

Легли карты одна к другой чужим пасьянсом, и поди попробуй нарушить узор, да так, чтоб хозяйка до поры до времени не прознала. Оттого и придется иных людей использовать, да без их на то ведома, пусть и претило подобное Аврелию Яковлевичу. Впрочем, с совестью своей он договорится, небось не в первый раз. А ныне требовалось заручиться согласием Себастьяна, каковой, как подозревал ведьмак, плану вовсе не обрадуется.

— Дело тут такое… личное, Себастьянушка, — признался Аврелий Яковлевич, сожалея о том, что трубку свою в нумере оставил. — Лет этак двести тому угораздило меня жениться.

— Вас?

— А что тебя удивляет? Не одному тебе моя широкая грудь по вкусу пришлась. И бороду она любила… да…

Ненаследный князь благоразумно заткнул себе рот куском кабанины, которую закусывал малосольными огурчиками.

— Сам понимаешь, жена моя тоже не из простых была… колдовка… и силы немалой, хотя, конечно, запретными ритуалами не баловалась. Сперва не баловалась, — очень тихо добавил ведьмак. — Ох и хороша была… норов — огонь. Чуть что не по ней, так и вспыхивает, а как полыхнет, то… так мирились, что особняк весь ходуном ходил.

Себастьян замер с надкушенным огурцом в руке, верно представляя, как оно было.

— Счастливо жили… пять лет целых. — Аврелий Яковлевич дернул себя за бороду. — А закончилось все на одном расследовании. Я тогда-то больше королевскими делами занимался, но тут попросили глянуть, уж больно странные были смерти. Семеро девок, происхождения обыкновенного, из семей бедных… да и не в одной бедности беда. Но есть семьи такие, Себастьянушка, где один другого едва ли не ненавидит. И оттого по помершим не станут особо горевать.

— Она? — тихо спросил Себастьян.

— Она. С матушкой своею завязалась. Я-то думал, что она у меня сирота, ан нет, просто тещенька дражайшая давно Хельмовым знаком мечена, вот и поостереглась на глаза-то являться… я ее так и не увидел. Знаешь, волшба, она как запах человека, у всякого — собственный… или как отпечаток души… ауры… по ней много сказать можно, и не зная о том, кто чаровал. Я же с моею… пять лет… и знал, как никто другой… и она меня знала… и стоило глянуть на тело, как понял все.

Ведьмак замолчал.

Тихая ночь, грозная.

Луна налилась, округлилась, того и гляди в полную силу войдет, а миру до того будто бы и дела нет. Стрекочут кузнечики, цикады поют не то о любви, не то еще о каких глупостях. Где-то в кустах соловей заливается… хорошо.

— Знаешь, я ведь никому ничего не сказал… домой вернулся, надеялся, что ошибку допустил, думал, вот спрошу, а она объяснит, пусть соврет, я был готов поверить и в ложь. А она врать не стала. Сказала, что ей сила нужна, что моей, которую пила, не хватало. Стареть начала. Ей всего-то пятый десяток пошел, для проявленной колдовки — это не срок, а она где-то там у себя морщинку углядела. Тут еще матушка со своею наукой, подсказала средство… мол, чем больше у колдовки сил, тем…