Эти афиши, составленные французским пастором Антуаном Маркуром, находившимся в ссылке в Невшателе, и развешанные в Париже 18 октября 1534 г., содержали нападки или категорическое и полное отрицание «святой мессы», реального присутствия Христа в просвире и, конечно, таинства причастия. Они, таким образом, значительно отличались от (относительного) «поссибилизма», который культивировал Лютер, и сближались с радикализмом цюрихских адептов Цвингли (действительно, Невшатель не так уж и далеко от Цюриха!).

Цвингли, как и Маркур, отвергает и высмеивает присутствие 30-летнего мужчины (Христа) в кусочке теста (Святое причастие). Кроме того, Цвингли полностью отменил епископат в приходе, который он контролировал, в пользу неприметной и глубоко эгалитарной Церкви. Но, как скажет позже один английский монарх, «нет епископа, нет и короля» (по bishop, по king). To есть устранение прелатов в церковной системе ставило под сомнение полусвященную-полумирскую природу личности монарха.

С делом об афишах (1534 г.) первый рубеж противостояния был преодолен. Наихристианнейший король не может оставить незамеченным такой бурный всплеск. Лично он не проявляет усердия. Но он позволяет разразиться в Париже народной истерии, кампании репрессий и допускает сожжение на кострах еретиков по решению Парламента и с одобрения Сорбонны.

«Биеннале» 1534-1535 годов служит хронологической вехой: с этой даты протестантская Реформация вступает в жестокое противостояние с гуманизмом короля, поскольку, по мнению второго, первая заходит слишком далеко.

Начинает явно вырисовываться образ фанатичного, ультракатолического Парижа, который будет доминировать всю вторую половину XVI века.

Появление в 1530-1540 годах во Франции, затем в Женеве и, в известной мере, в Страсбурге Кальвина и кальвинизма лишь усугубляет напряженность.

Евхаристические теории Кальвина в целом менее революционны, чем рассуждения Цвингли, но церковная теория Кальвина сближается с теориями цюрихского мэтра и находится в оппозиции к лютеранскому полуконсерватизму. Учение Кальвина разрушительно для католической иерархии, хотя в основе и того и другого лежит единая субстанция. В этом-то и заключается загвоздка для Франции эпохи Валуа.

Кальвинистская Церковь, ориентированная на местные административные структуры, завоевывает влияние среди пасторов-гувернеров, докторов-профессоров, пожилых, дьяконов. Эти различные категории в принципе подчиняются муниципальному «цезаропапизму» городского правительства, которое появляется в Женеве в ожидании, пока и в других населенных пунктах примут такие же решения. Женевское правительство, в свою очередь, контролируется из-за кулис Кальвином и его друзьями. И нет лучшего способа высмеять мудреную социальную архитектуру галликанской Церкви с ее многоуровневой «архитектурой», начиная с кардинала и кончая мелким церковным служкой, которому предшествуют архиепископ и каноник. В этих условиях любое примирение, по существу, представляется обреченным на провал. Чистый и строгий кальвинизм предполагает такие изменения в умонастроениях, которые могут быть полностью достигнуты только в рамках маленьких государств или незначительных политических систем (Женева, а позднее пуританские братства в Северной Америке)… Крупные державы (Франция и даже Англия) противятся кальвинизму просто по причине больших территорий, на них невозможно в короткие сроки изменить умонастроения.

В этих условиях перед Кальвином стояла нелегкая задача, и напрасно он посвящает Франциску I введение к своему труду «Наставление в христианской вере». Не действует и то (но кто мог поверить в это в ту эпоху!), что он предстает в роли отца или скорее предка человечества нового стиля, в рамках которого люди, проникнутые Божьей благодатью или благим предназначением и стремящиеся доказать это соблюдением строгости в общественной деятельности, построят самые современные капиталистические общества, включая общество в Северной Америке… Все это, однако, не может поколебать Франциска I (хотя он, стремясь быть тактичным в отношении протестантских князей в Германии, порой снисходителен к тем из своих подданных, которых вскоре будут называть гугенотами). Тем более все это не может заставить парламенты Парижа, Тулузы, Экс-ан-Прованса терпимо относиться к кальвинизму. В результате один за другим с 1540 по 1542 год следуют королевские эдикты против ереси, предназначенные для использования парламентами и церковными властями. Адепты отца Вальдо в горах Прованса, которые присоединились к лагерю протестантов, в 1545 году были частично уничтожены, правда, по инициативе скорее региональных, а не национальных властей. Генрих II, еще менее гибкий, чем его отец, усугубит доставшуюся ему в наследство практику гонений, не превращаясь, однако, в стопроцентно послушное орудие римского понтифика. Гуманизм Франциска, одерживающий победы в культурных областях, робкий и противоречивый в религиозном плане, беспрепятственно развивается на политической сцене, где государи, подданные, император состязаются в подношении даров и в подчеркнутой щедрости.

В Лионе в июле 1515 года на пути в Италию (и в Мариньяно…) монарха приветствовали духовенство, королевские представители, сенешаль, судьи, муниципалитет, буржуа и именитые граждане, местные купцы из Германии, Лукки, Флоренции. И те и другие с радостью встречают «королевский поезд», в котором следуют принцы и сеньоры, военные глашатаи, трубачи и горнисты. В рассказах, скетчах, народных сказаниях излагаются различные эпизоды из Библии, из жизни Хлодвига или из мифов о Геракле — когда он пребывал в саду гесперид.

Все эти темы, навеянные Ренессансом, соседствуют в полной гармонии с историями готической эпохи. Неумеренная демонстрация роскоши и великолепия подарков наблюдается со стороны и городов, и королевского двора. Торжественно-праздничный въезд короля — самое яркое зрелище, которое город устраивает для себя и для короля — средний горожанин может наблюдать раз или два в своей жизни. В незабываемом параде участвуют в торжественном порядке все социальные группы. Это прекрасная возможность укрепить на целое поколение отношения взаимной преданности горожан и продемонстрировать верность монархии.