– Да, удушье, удушье! Странный приступ… – отрывисто бормотал Фридрих. – Внезапно и без всякой причины. Возможно, сердце… или астма. Нет, аллергией никогда не страдал. Да-да, прошу вас, ради бога!

Не заглядывая к гостям, опять взбежал по лестнице на второй этаж.

– А хорошо ли ему этак гонять – после операции-то, – негромко заметил кто-то из гостей.

За столом наступила пауза, некоторое участливое замешательство. Елена все еще прекрасно держалась. Она вздохнула и проговорила:

– Не понимаю, что там стряслось! Ужасно досадно: у нас тут проездом дальний родственник… человек, знаете, нелюдимый, странноватый. Может, ему нездоровится?.. Пожалуйста, ешьте баранину, пока не остыла. Колин, а ведь вы у нас специалист по баранине! Я помню прошлогодний очаровательный пикник у вас в Хэмпстеде…

За минуту до того, как приехала «скорая», Фридрих сошел вниз. Он держал себя в руках, только был изжелта-бледен. Заглянул в столовую, посылая гостям предупредительные пассы ладонями:

– Сидите, сидите, дорогие! Прошу меня извинить. Просто… э-э-э… небольшой приступ у моего сына. Сейчас тут начнется бедлам, так что я прикрою дверь, чтоб никого не беспокоить… Лена, будь добра!..

Извинившись, Елена поднялась из-за стола, и, пока шла к мужу, даже спина ее в элегантном платье была гораздо выразительнее, чем лицо и голос.

За хозяйкой плотно закрылась дверь, и две-три минуты за столом длилась неловкая тишина, что позволило Леону услышать несколько отрывистых, но драгоценных фраз в холле:

– …они говорят – опасно; поеду следом за «скорой».

– Я не дам тебе садиться за руль, сама поведу!

И еще:

– Боже мой, а поднимется ли он к двадцать третьему?..

– Ничего, еще десять дней. Будем надеяться…

– Так это дальний родственник… или все же сын? – наконец удивленно пробормотала альпинистка-альпеншток, нарушив молчание.

– Впервые слышу, что у Фридриха есть сын! – озадаченно отозвался ее муж. На что сосед его, норвежский миротворец, резонно заметил:

– В таком случае Елене он как раз и приходится дальним родственником… Колин, не подадите ли вы мне… о-о, благодарю вас, не затрудняйтесь…

В окно эркера видно было, как подъехал желтый с сине-зелеными шашечками мини-вэн, как выпрыгнули из него двое молодцев, вытянули носилки, какую-то аппаратуру, чемоданчик, поднялись на крыльцо – и разом холл наполнили знакомые всем звуки беды: отрывистые голоса, звяканье складных носилок, топот по лестнице…

– Неприятная история… – вздохнул специалист по иранским коврам. – У меня тоже прошлой весной двоюродный брат на собственной серебряной свадьбе, знаете…

Айя смотрела на Леона не отрываясь, будто боясь пропустить какой-то жест его, слово или движение брови – какой-то сигнал, по которому ей придется решительно действовать: куда-то бежать, что-то хватать?.. Леон же мысленно отсчитывал мгновения: вот парамедики поднялись по лестнице… там пять-семь минут на манипуляции – кислородная маска? капельница? – затем сгребут больного, погрузят на носилки…

Те считаные минуты, когда будут выносить больного к машине, сказал он себе, – они и есть единственный шанс опознать Гюнтера; пусть отекшего, непохожего на себя, но именно его, никакого сомнения, никакой подмены…

За столом гости вяло перебрасывались словами, кто-то вспоминал «как раз такую историю», кто-то сокрушался, что Фридрих разволновался – а ему-то, после операции на сердце, совсем негоже… «Вы не знаете, ему поставили байпасы?» «Обидно – они на днях собирались к себе в Лигурию. Ему бы сейчас полезно… морской воздух, йод, бром… это отлично восстанавливает сердце».

…Наконец торопливые шаги и отрывистые голоса стали приближаться – «возьми повыше, левее… осторожней, перила, перила!» – спускались все ниже: больного сносили по лестнице.

Мало что слышно было сквозь двойные двери.

Леон выждал, пока шумы поравняются с гостиной – значит, вынесли в холл, двигаются к выходу, – а там уже на крыльцо и к машине, и тогда…

– Нет, все же так нельзя! – произнес он легко и взволнованно, вскакивая и направляясь к дверям столовой. – Может, нужна наша помощь! – быстро пересек гостиную, толкнул обе створки двери и хищно прянул вперед, боясь пропустить мгновение.

Это было похоже на «Синдиков» Рембрандта или на «Ночной дозор» – когда каждая фигура на своем месте в неумолимой композиции картины и на краткий миг зафиксирована в том незыблемом движении, что выдано каждому персонажу.