– Приятно знать, что некоторые вещи я умею лучше Келлана!

Я рассмеялась, Келлан же выругался и затряс головой. Он быстро выбивался из ритма, и я уже с трудом узнавала композицию.

– У него другие таланты, – произнесла я. Эван прижал меня, прыснул, и я поняла, что выразилась двусмысленно. – Я имею в виду пение.

– Да, я догадался! – развеселился ударник пуще прежнего.

Он вновь обратил внимание на Келлана, и я спросила:

– А что у вас за история с конфетным пакетиком?

Я не собиралась соваться в чужие дела, но будь я проклята, если не сгорала от любопытства уже в течение нескольких месяцев.

Эван чуть смутился и скосил на меня глаза:

– А, это. Мы с Дженни, когда в первый раз… ну, ты поняла… ели их, а потом… расплющили пакет… в процессе. – Он глянул на меня. – Я не знал, что она сохранила. – Он расплылся в широкой любящей и довольной улыбке. – Сентиментальная девочка!

У меня потеплело на душе.

– Как и большинство из нас.

– Твою-то мать! Сдаюсь! – крикнул Келлан.

Толпа вокруг нас покатилась со смеху, неумелый барабанный бой заглох. Я изогнула шею, чтобы взглянуть на Келлана. Он швырнул палочки на пол и положил голову на малый барабан, признавая поражение. Эван похлопал меня по спине:

– Похоже, я вывел его из строя. Придется тебе утешать его перед концертом.

Посмеиваясь, я подошла к своему удрученному мужу. Уловив мое присутствие, он вскинул глаза.

– Я идиот, – буркнул он, уморительно вытягивая губы в дудочку.

Подавив желание впиться в них, я протянула руку и помогла ему встать.

– Нельзя же быть на все руки мастером, Келлан, – внушила я ему, тронув пальцем его обручальное кольцо, прежде чем выпустить его ладонь.

Взор Келлана загорелся. Голосом столь же натужно-простуженным, как и его глаза, он отозвался:

– Твоя правда. Надо заниматься только тем, в чем ты очень, очень хорош.

Он скользнул взглядом по моему телу, обдав жаром, от которого кожа вспыхнула, как бенгальский огонь в День независимости.

Я собралась напомнить ему, чтобы он вел себя прилично, но он мгновенно переменил настрой и спросил уже с любопытством:

– Что сказала Сиенна?

Обойдя с ним рабочих сцены, я передала ему наш путаный разговор.

– Она считает, что мы делаем из мухи слона. – Я следила за Келланом: он что-то прикидывал в уме, явно не веря и не соглашаясь. – Еще она заявила, что больше не будет обниматься.

– Она и раньше обещала, – усмехнулся Келлан. – Но стоит направить на нее камеру – сразу же забывает. – Он закатил глаза. – Выписывает фанатам чего просят! Актриса до мозга костей.

– Так ее воспитали. Так она выбилась из звездочки в суперзвезды.

Я моргнула, сама себе дивясь. Неужели я ее защищаю?

Келлан изумился не меньше и придержал дверь в свою пустую гримерку.

– Я понимаю. Наверное, это единственное, что есть у нас общего: паршивое детство.

Дверь затворилась за нами, и я обняла его за шею.

– Нет, Келлан, – с серьезным лицом сказала я, – у нее было совершенно другое детство. Ничего похожего.

Давнишняя скорбь наполнила его взор, и он кивнул, я же стиснула его крепче в попытке доказать, что моя любовь сильнее былой ненависти.

Позднее, когда «Чудилы» были на сцене, ко мне подошла Анна. Я смотрела с выгодного местечка за кулисами на Келлана, который изливал душу в пении. Обычно в это время я каждый вечер трудилась над своей новой книгой. Писать две штуки сразу было, наверное, не лучшим способом закончить хотя бы одну из них, но выступления Келлана неизменно наполняли меня вдохновением, и мне не оставалось ничего, кроме как выплескивать его на монитор. Келлан был моей личной музой.

Прервавшись на середине предложения, я взглянула на сестру. Той было немного не по себе – она потирала участок слева внизу живота. Зеленые глаза посверкивали в свете сценических огней. Разволновалась или просто устала? Вынашивать ребенка нелегко, не говоря уж о жизни с Гриффином. Вспомнив сегодняшнее историческое признание Анны, я усомнилась в ее хорошем самочувствии.

Я закрыла ноутбук, поставила его на пол, встала и указала на свой стул с прямой спинкой:

– Может, присядешь?

Не самая удобная в мире вещь, но пусть хотя бы ноги отдохнут.

Не отводя глаз от сцены, она пробормотала: «Спасибо». Затем уселась на жесткий металл. Когда Анна слегка наклонила голову, чтобы лучше видеть ребят – или, может быть, лишь одного из них, – я заметила у нее под глазами темные круги. Она их неплохо закрасила, но я рассмотрела синюшность. Анна никогда бы не призналась в этом, но она вымоталась. Ей следовало отправляться домой и лежать, пока есть возможность.