«На воде колыхалась лодка».

— Вы играете для своего удовольствия? — спросила женщина. По ее выговору можно было догадаться, что она иностранка.

— Я играю, чтобы заставить работать моих собак и чтобы немного развлечься, — ответил я.

Мальчик что-то ей сказал, и она обратилась ко мне:

— Не можете ли вы поиграть еще немного?..

Поиграю ли я? О, конечно! Я был счастлив, что у меня нашлись слушатели.

— После танцев собаки проделывают перед почтеннейшей публикой разные забавные штуки…

Я произнес эту фразу, стараясь подражать моему учителю Витали, а затем заиграл на арфе. Капи и Дольче, обхватив друг друга передними лапами, принялись вдвоем вальсировать. Вторым номером — протанцовал немного Проказник, и в заключение собаки проделали все свои фокусы.

Мои артисты, как будто, понимали, что за свои труды они получат обед и старались изо всех сил. Вдруг из кустов выбежал Зербино и, как ни в чем не бывало, принял участие в представлении.

Играя на арфе и наблюдая за работой моих артистов, я украдкой поглядывал на мальчика и видел, что наше представление доставляет ему большое удовольствие. Он продолжал лежать совершенно неподвижно, шевеля только руками, чтобы нам похлопать. Лодка стояла так близко от берега, что я хорошо мог разглядеть мальчика. У него были светлые волосы и такое необыкновенно бледное лицо, что сквозь тонкую кожу просвечивали синие жилки. По-видимому, он был очень болен.

Когда мы кончили наше представление, женщина спросила:

— Сколько вам следует заплатить за представление?

Я вспомнил обычную фразу Витали и ответил:

— Это зависит от того, насколько мы угодили представлением почтеннейшей публике.

— О, тогда нужно заплатить хорошо, мама! — сказал мальчик и затем прибавил несколько слов на незнакомом мне языке.

— Артур хочет взглянуть на ваших артистов поближе, — сказала женщина.

Я сделал знак Капи, и он прыгнул в лодку. За ним последовали Дольче и Зербино.

— А обезьянка? — спросил Артур.

Проказник мог бы также прыгнуть в лодку, но я не решался его отпустить, так как своими шалостями он мог бы сильно напроказить.

— Эта обезьянка злая? — спросила женщина.

— Нет, но она шаловлива, и я боюсь, что она будет себя дурно вести без меня.

— В таком случае переходите в лодку вместе с ней.

Посадив Проказника на плечо, я прыгнул в лодку.

— Обезьянка! — радостно закричал Артур и захлопал в ладоши.

Я подошел к мальчику и позволил ему ласкать обезьянку.

— У вас есть родители, дитя мое? — спросила меня мать Артура.

— Нет, у меня нет ни отца, ни матери, ответил я, но у меня есть учитель и хозяин, синьор Витали, которого я не смогу видеть два месяца. Теперь я остался один.

— Бедный мальчик! Вероятно, хозяин велел тебе принести ему много денег по истечении этих двух месяцев?

— Нет, он не станет требовать от меня денег. Мне нужно только заработать, чтобы прокормить себя, обезьяну и собак.

— А тебе удается это?

Я нерешительно молчал. Но эта женщина казалась доброй, и я, после некоторого раздумья, рассказал ей, как Витали посадили в тюрьму за то, что он заступился за меня, как меня выгнали из постоялого двора и как нам пришлось эти последние дни голодать.

Артур, играя с моими собаками, все же внимательно прислушивался к нашему разговору.

— Как, вы голодны? — воскликнул он.

Собаки услыхали знакомое слово и залаяли, а Проказник немедленно начал изо всех сил потирать себе живот.

— О, мама, накорми же их поскорее! — взволнованно попросил Артур.

Мать сейчас же отдала распоряжение какой-то женщине, выглянувшей из полуотворенной двери. Через минуту принесли накрытый столик.

— Садитесь, дитя мое, — сказала женщина.

Я не заставил себя долго просить и, положив арфу, сел за стол. Собаки разместились вокруг меня, а Проказник забрался ко мне на колени.

— Ваши собаки едят хлеб? — спросил Артур.

Едят ли? Я бросил каждой из них по куску хлеба и они моментально съели его.

«А Проказник позаботился сам о себе».

А Проказник позаботился сам о себе. Он набросился на кусок пирога и начал есть с такой жадностью, что чуть не подавился. Я ел не менее жадно, не забывая, однако, кормить собак.