За шилохвостью последовала пара чирков, взятых дуплетом, за чирком — гоголь, — уже начался прилет северной дичи, — за гоголем — чернеть, или, как говорят в Мещере, черныш. Этот черныш сел метрах в шестидесяти от Юрки и сидел долго-долго, носом к нему. С трудом преодолевая искушение выстрелить, Юрка тщетно пытался приманить его. А затем кто-то, видимо раздраженный упорством черныша, послал ему в хвост заряд дроби из далекого шалаша. Черныш захлопал крыльями, но вместо того чтобы взмыть вверх, перелетел поближе к Юркиному укрытию. Верно, черныш был еще молодой, необстрелянный. «Есть!» — проговорил Юрка, спуская курок, теперь он не сомневался в попадании. Этим чернышом кончилась его охота.

Пять выстрелов — пять уток. Экзамен выдержан! Юрка потянулся, распрямил усталую спину. Пора и домой. Он слегка привстал, чтобы достать весло, и вдруг испуганно нагнул голову — ему показалось, будто кто-то метнул в него горсть камней. Камни не задели его и с шорохом осыпались в воду. Все еще не понимая, что это было, Юрка огляделся, и сердце его оборвалось. Перед шалашом стремительно опустилась большая стая свиязей. Она прошла на посадку над самой его головой, не заметив ни шалаша, ни челнока, ни охотника. И к этой первой стае подлетали все новые тройки и четверки; непуганая, разжиревшая на севере дичь будто дразнила охотника. Толстенькие белобрюшки были так близко от него, что Юрка отчетливо видел их синеватые клювы, мог пересчитать каждое дымчато-коричневатое перышко в крыле.

Пальцы судорожно сжали ружье, Юрка знал, что не должен, не имеет права стрелять, но это было сильнее его. И зачем дал ему отец столько патронов? Их медные головки с чистыми, гладкими кружочками капсюлей маняще поблескивали в гнездах патронташа. Неверным движением Юрка извлек два патрона и вложил в стволы. Суровый наказ отца померк в его памяти. Палец, лежавший на спусковом крючке, словно судорогой, свело на холодном кусочке металла; Юрка был не властен над ним.

И все же он медлил. Едва ли он сознавал, что в этой душевной борьбе решалось его будущее: пойдет ли он прямым и трудным путем правды или окольным и легким путем кривды. Но он чувствовал, что сейчас произойдет что-то скверное, гадкое, о чем он сам будет жалеть и от чего не в силах отказаться. Юрка растерянно огляделся, словно искал помощи против самого себя. Но кругом были лишь тихо покачивающиеся озерные травы, небо, вода и усеявшие ее утки. Он был один, никто не мог ему помочь.

Слабая, задумчивая улыбка тронула Юркины губы. Он разрядил ружье, достал из воды плавающие солдатиком стреляные патроны, обтер их полой ватника и вогнал в стволы. Разбухшие в воде патроны поддались не сразу. Юрка взвел курки и прицелился. Сперва он нацелился в самую середину стаи, но затем сообразил, что свиязи сидят там не густо и дробь может попросту облететь их. Тогда он перевел стволы чуть правее, где близко сплылись три свиязи. И снова помедлил с выстрелом. К тройке подплыл четвертый. И когда слился со своими собратьями, Юрка ударил дуплетом.

Как ни тих был щелк курка о боек, чуткие свиязи услышали тонкий звук. Стая захлопала крыльями, снялась с воды и полетела прочь, быстро набирая высоту. Но четыре утки остались лежать на воде. Пусть никто, кроме Юрки, не мог бы увидеть эту незримую добычу. Юрка твердо знал, что она есть. Хороший, правильный выстрел. Юрка не заторопился и не опоздал, был терпелив и быстр, как настоящий охотник.

А потом прилетела кряква, и Юрка испытал мучительную силу искушения, среди его трофеев не было лишь кряквы — королевы мещерских озер. Но он справился с собой и, поразив ее тем же условным выстрелом, сказал про себя:

— Кряква моя!..

В этот день начался массовый прилет северной дичи; широконосики, чернеть, свиязи, гоголи налетали то парами, то в одиночку, то целыми стаями. И Юркин ягдташ пополнялся все новыми и новыми воображаемыми трофеями.

А затем подсел матерый селезень. Он опустился очень близко от подсадной, и Юрка стал ждать, когда он отплывет, чтобы не поразить подсадную, он хотел, чтобы все выглядело по правде. Неожиданно селезень взмахнул широкими крыльями и полетел. Юрка ударил ему вдогон, привычно отметив:

— Мой селезень!..

Но тут его взяло сомнение: попал бы он в селезня, если б стрелял не понарошку? Он же не успел хорошенько прицелиться. «Попал бы, чего там…» — отмахнулся от сомнения Юрка. «Нет, промазал», — сказал внутри него другой, властный голос. Ну что же, промазал так промазал, один промах на двенадцать выстрелов вовсе не плохо!

Промах как-то разрядил владевшее Юркой шальное, азартное чувство. Ему не нужна стала больше эта игра. Он придет в другой раз и опять настреляет уток, а на сегодня довольно. Он снова был в мире с самим собой и с пернатыми обитателями озера. Да и в школу пора…

Юрка выбросил стреляные патроны и пустился в обратный путь.

Над озером с берега на берег, из заводи в заводь козыряли кряквы, свиязи, шилохвости, чернеть, и почти в каждой стае летел, словно проводник, маленький, быстрый чирок. Юрка глядел на одушевленную жизнь озера, на красивых и сильных птиц, рассекающих воздух в стремительном и гордом полете, не боящихся ни воды, ни неба, ни растений; птиц, гибнущих сотнями под выстрелами охотников и все же сохраняющих в целости свой кроткий и упрямый род, и чувствовал себя в них, а их в себе. И он думал о том, что не было бы в нем этой радостной близости всему живому на озере, если бы он смалодушничал.