Придется сотрудничать.

Воспоследовала новая встреча с Уайтхоллом. Томас не дал себя провести, вырвав у своего куратора обещание гарантированной натурализации в обмен на оказанную ЦРУ услугу. Если он пройдет тест на умение читать и писать, то получит американское гражданство еще до окончания Академии. Попутно был урегулирован вопрос с экзаменом по английской литературе.

Уайтхолл испытывал чувство сожаления, когда приходилось манипулировать людьми, особенно теми, которые ему нравились, как Томас. Он утешал себя тем, что это не он, а Толлер заварил всю кашу. За исключением одной детали — провала на экзамене по английской литературе. Это уж он сам добавлял в котел.

Кампала, подобно Риму, располагалась на семи холмах. Один из них все еще по традиции считался главенствующим из-за венчающего его мавзолея Кабаки, крытого соломой. Во всем остальном следы эпохи древних вождей Уганды уже не просматривались, уступив место поразительному неороманскому «ренессансу», принесенному с собой католической Церковью. Согласно переписи 2020-го года каждый второй местный житель — католик, да и возрастание роли Союза Католических Аграриев в Парламенте свидетельствовало о ее неослабевающем влиянии.

Этот ренессанс пошел на пользу почти всем, кроме бугандийцев, которые контролировали правительство во второй половине XX-го века. Их политика следовала обычному курсу африканского национализма: когда вожди завоевали независимость, волею истории они оказались выбранными управлять страной без программы и без ясных целей. Их движение по существу являлось консервативным, а идеалом, который они стремились сохранить, была первобытность, что почти соответствует западноевропейской античности. Социальную базу составляли в основном сельские жители, но постепенно самые молодые и интеллигентные из них все в большем количестве покидали свои деревушки и перебирались в города. Когда наиболее прогрессивная часть населения обратилась в католичество или усвоила западный образ жизни каким-либо иным способом, влияние бугандийских вождей угасло. Вскоре были изданы новые законы, направленные на искоренение старых обычаев: английский становился официальным языком обучения в школах и делопроизводства в государственных учреждениях; туземная манера одеваться — или, в данном случае, раздеваться — попала под запрет «во имя приличий»; установленные правила застройки и санитарные нормы поселений привели к исчезновению деревушек, которые были снесены или преобразованы в города. Естественно, что колдовство квалифицировалось как преступная практика.

И только заповедник Мерчисон Фоллс избежал власти этого пуританского законодательства, и консервативные бугандийцы укрылись в нем, чтобы ожидать угасания вместе с другими обитателями этого анклава — черным носорогом, карликовой антилопой и хохлатым журавлем, бывшим символом нации, а ныне просто тотемом племени.

На хорошо охраняемой территории бугандийцам разрешалось, и это даже поощрялось, вести существование настолько первобытное, насколько они хотели, так как заповедник являлся одним из последних антропологических убежищ. Вместо докторов имелись лишь «целители», не было миссионеров, а также плугов с металлическим лемехом и пуговиц из пластмассы. Охота, правда, строго лимитировалась, но бугандийцы всегда были народом пасторальным, и их стада овец и коровок свободно бродили по прериям.

Путь из аэропорта до заповедника занял не более трех часов. Дороги поддерживались в хорошем состоянии, а хозяйства, тянувшиеся вдоль них, выглядели процветающими. Погода стояла прекрасная, и после стольких месяцев, проведенных в Бостоне, Томас с наслаждением вдыхал запахи, приносимые свежими дуновениями ветерка.

Но ему было не по себе, сильно не по себе. Мысль о предстоящей встрече с отцом, которого он не видел десять лет, действовала угнетающе. Когда он садился в самолет в аэропорту Ла Гуардиа, это было душевным дискомфортом, но сейчас, на подъезде к заповеднику, стало физическим недомоганием: он чувствовал жар. Скорее всего, это следствие перепада высот, но могло быть и тем, что отец назвал бы сглазом.

Назвал бы? Томас расстался с ним так давно и жил после этого в настолько отличных условиях, что уже не способен был вообразить, как может реагировать отец. Его представления о колдунах и первобытных верованиях, складывались на основе американских фильмов и комиксов «Нью-Йоркера». Томас подверг цензуре почти все воспоминания раннего детства.

Пейзаж делался все более диким, и безотчетная тревога сдавливала, словно тисками, грудь Томаса. Он ощущал симптомы приближающейся мигрени.

Лимузин затормозил перед входом в заповедник. Формальности свелись к минимуму, поскольку разрешительные бумаги прибыли раньше него самого. Испытав унижение, он был вынужден оставить на пропускном пункте свой европейский костюм и завернуться в шерстяное колющееся покрывало. Перед тем как войти на территорию анклава, он пощупал босой ногою дорожную пыль, как пловец проверяет воду, прежде чем в нее окунуться — всю свою сознательную жизнь он разувался только для того, чтобы лечь в постель! Наконец, обратив бледную улыбку охранникам и шоферу, он углубился в джунгли.

Он изучал карту заповедника и знал, какая дорожка выведет его к деревне отца. Однако карта совершенно плоская, а вот джунгли имеют три измерения: и под ногами, и над головой может что-то скрываться. Все годы обучения в приютской школе преподобные отцы неустанно предостерегали его — это входило в процесс приобщения к цивилизации — от дикости (включая ту, что ученики могут носить внутри самих себя), и Томас, ко всему очень восприимчивый, в конце концов начал испытывать очень сильное отвращение к джунглям, и особенно к змеям, в них обитающим. Поэтому каждый раз, когда лиана касалась голого плеча, все его тело содрогалось от страха и омерзения. В этом просматривалось что-то явно фрейдистское, но факт оставался фактом: его трясло, и разум ничего не мог с этим поделать.

Освещенность постоянно менялась: иногда свет становился таким ярким, что было больно глазам, но уже на следующем повороте тропинки Томас погружался в какой-то скорбный зеленоватый мрак. Силуэты деревьев, растений, раскачивающихся лиан все время кого-то напоминали, и страх молодого человека усиливался. Шумы допускали любое толкование, и ужас охватывал его.

Неожиданно он услышал звук, который узнал абсолютно точно: это были тамтамы. Даже если он когда-то понимал их язык, у него имелось достаточно времени его забыть, но, несомненно, барабаны били, чтобы возвестить его прибытие.