Гамов толкнул меня. Мне показалось, что он сдерживал слёзы.

— Семипалов! Неужели они и теперь смогут воевать против нас?

— Не сейчас, а после, — хмуро возразил я. — На дорогах неорганизованный народ, они счастливы, ибо их спасают. Но власть не у них, а у генерала Армана Плисса. А это типичный военный старой школы, то есть бестия, забронировавшая себя колючими заборами воинских приказов, защищённая бастионами понятий солдатской доблести, верности долгу, исторических традиций… Он не появляется в эфире, меня пугает его молчание.

— Он сказал, что не верит в нашу помощь, — напомнил Гамов.

— Самый раз поверить — помощь катится по дорогам его страны. А что если он ждёт нашей помощи, чтобы поправить положение в тылу, а потом с удвоенной энергией двинется на нас? Захватит наши эшелоны, превратит наших водителей и охрану в пленных — это ведь равноценно выигранному сражению на поле, — и при этом никаких военных потерь, только прибыль. Вы заметили, что войска на границе по-человечески поприветствовали наши эшелоны, но ни один солдат не покинул своего поста? И граница снова закрыта, уверен в том. Генерал Плисс пропустил продовольствие, но нашим войскам дороги не даст. Он готов к новым боям.

— Боже, до чего же вы не доверяете людям! — чуть не с мукой произнёс Гамов.

— Вы сделали меня военным министром, Гамов. Слишком доверчивых военных водят за нос. Я буду безмерно рад, если ваши политические мечты станут реальностью. Но если вы ошибётесь и народ, проголосовавший за вас, ошибётся вместе с вами, на мне лежит обязанность смягчить тяжкие последствия такой ошибки. Эшелоны помощи вошли в Клур, но наша армия не покидает своих казарм. Ни один солдат не бросит импульсатора на землю, пока Пеано либо я сам не прикажем. И мы с ним, покорившись голосу верящего в вас народа, будем ждать ещё одного голоса — хриплого голоса корпусного генерала Армана Плисса, захватившего в свои грубые руки правительство Клура. А Плисс молчит, Гамов, эшелоны помощи мчатся по его стране, а он молчит, и армия его стоит на предписанных ей постах, ни один солдат не бросает оружия.

Я думал, Гамов сердито огрызнётся на мою тираду, но он сказал:

— Смотрите, Исиро показывает, что в Нордаге.

В Нордаге сотни машин выходили со складов, с городских площадей, где вторые сутки стояли готовые к походу на океан, рядом с машинами бежали люди. И я снова увидел рыжую Луизу на крыше спортивного водомобиля, она мчалась сквозь толпу, радостно крича, и толпа отвечала ей таким же радостным криком. Стереолуч пронёсся по улицам столицы, выхватил несколько посёлков и развернул зрителю берега океана.

Вероятно, из всех картин, показанных сегодня Исиро, эта была самой впечатляющей. Океан бушевал. Берега Нордага — крутые скалы, узкие фиорды, удобных портов немного. Исиро показал один из таких портов. В гавани, защищённой берегами и гранитным молом, качались с сотню небольших судов, обычные рыбацкие шхуны, на палубах громоздились ящики и бочки с продовольствием. А за молом простирался белый от ярости океан. Нордаги — умелые моряки, но не безумцы, ни один в такую погоду и не пытался выбираться наружу. Исиро перенёс стереоглаз в сторону от океана. Мы увидели обширную площадку в прибрежных горах, монтажники завершали установку больших передвижных метеогенераторов, новейшее изобретение инженеров Штупы, каждый из таких генераторов был равен, а то и превосходил те могучие стационарные установки, с какими мы начали войну и какие обеспечили нам превосходство в искусственных ураганах на полях сражений. Мы увидели и самого Штупу. Он неподвижно стоял, закутанный в плащ, опустив капюшон — из тёмного, как ватное одеяло, неба хлестало дождём. А рядом со Штупой нервно прохаживался, открыв голову дождю и ветру, Франц Путрамент. Президент Нордага демонстрировал пренебрежение к плохой погоде, в его стране, впрочем, плохие погоды — обычность, ясному дню там радуются как празднику. Я невольно засмеялся, подумав, что ещё не так давно тот же Штупа обеспечил Нордаг таким количеством ясных дней, что чрезмерно затянувшийся праздник стал превращаться в наказание.

— Как они дружески беседуют, — удивлённо сказал Гамов. — Между прочим, Семипалов, вы прекрасно сделали, что выпустили президента из тюрьмы. На воле он нам будет полезней. А что Штупа делает? Неужели пытается усмирить океан?

— В древности была такая легенда: некий разъярённый царь приказал высечь плетьми море за то, что оно не услужило ему хорошей погодой, — сказал я. — Штупа не такого высокого мнения о своём могуществе, как тот древний царь, наказывать океан он не собирается. Но проложить от Нордага до Корины полосу относительного спокойствия он способен. Мы с ним обговорили эту операцию, он заверил, что новые метеогенераторы обеспечат безопасное плавание на этом участке океана. Правда, на срок не очень большой, но подготовленные заранее суда успеют добраться до Корины.

— Это будет сегодня, Семипалов?

Я посмотрел на часы.

— Это будет сейчас. Именно этот час Штупа назначил для усмирения океана. А наш метеоминистр — педант, он считает любое нарушение своих графиков личным несчастьем.

Пока я объяснял Гамову, что Штупа планирует своими метеоустановками превратить широко распластанную в атмосфере бурю в беспорядочную толчею между Нордагом и Кориной, — волна будет налетать на волну, вал с запада пересиливать вал с востока, север схватится с югом, и оба утихнут в противоборстве, — Штупа велел запускать метеогенераторы. Меня и раньше удивляло — ещё с метеосражений под Забоном, — как легко атмосфера и вода подчиняются атаке метеоорудий, а сейчас у Штупы метеотехника была совершенней, чем в те дни. Буквально на глазах бушевание за молом смирялось. Океан, только что совершенно белый, обретал свой нормальный цвет — тёмно-синий, почти чёрный. Тучи, мчавшиеся с океана, разорвались, солнце брызнуло на океан, он снова переменил цвет — из тёмного стал светло-зелёным.

И мы с Гамовым увидали, как Путрамент, охваченный восторгом, кинулся к Штупе, жал ему руки, готов был даже целовать нашего метеоминистра. Но сдержанный Штупа на неумеренные эмоции никогда не отзывался, не показал и сейчас склонности к объятиям. И ещё мы увидели — Исиро перевёл стереоглаз с метеобатарей на гавань, — как из порта за мол в усмирённый океан вылетают гружённые доверху суда. Они именно мчались, форсировали сразу полный ход, чтобы не потерять ни минуты драгоценного краткого спокойствия в океане. А на пристанях, на береговых кручах тысячи людей провожали их взмахами рук. Грохот, подобный буре, сопровождал отплытие кораблей помощи — пронзительно ревели сирены, били колокола. Путрамент, снова взявший в руки власть, не отказал себе в таком удовольствии — вдруг на всём побережье загремели орудия. Это было, конечно, красочное зрелище — все скалы опоясали огни салюта. Но я поморщился. Казимир Штупа, наш главнокомандующий в Нордаге, всё же переоценил примирение. Я верил Путраменту, но надёжней было не допускать нордагов к боевым средствам. Правда, потом Штупа успокоил меня — салют произвели по просьбе президента, но у орудий дежурили наши военные, Пеано и не думал отдавать их нордагам, даже смирившимся.