В начале осени стада возвращались в Прованс и приносили «улыбку жизни в огромную пустыню» (Мариетон). В Пиренеях пастухи, «обожженные солнцем так, что стали похожи больше на арабов, чем на французов, шли группами в своих живописных костюмах (широкий берет, ярко-красная куртка или красный пояс, плащ, как у монахов, или просторная овечья шкура), «ведя пони или мулов, которые везли их вещи – несколько одеял, веревки и цепи, и те большие блестящие медные котлы, в которых они собирают и заквашивают молоко» (Жорж Санд).

Спуск с гор был единственным временем, когда в стадах мог возникнуть беспорядок. Животные, которые родились на горных пастбищах, впервые видели мир людей. Войдя через узкий проход в тесный лабиринт деревенских улиц, они обливались потом от страха и в панике мчались по деревне. Даже для пиренейских овчарок, о которых было известно, что они нападали на медведей, знакомство с цивилизацией было болезненным. В 1788 году ученый и политик Жан Дюсоль исследовал Пиренеи. Однажды утром, когда он готовился покинуть деревню Бареж, его позвали посмотреть на характерную для этих мест сцену. В деревню только что привели овчарку из дальнего округа.

«Владелец этого красивого животного завел его в дом задом наперед. У собаки был такой вид, как будто она шла в ловушку. Мы видели, как она в смятении вонзала свои когти в пол, с ужасом и растерянностью смотрела на окна, стены и все, что ее окружало… Говорят, что так же чувствуют себя дикари, когда впервые входят в наши искусственные жилища».

Инстинкт кочевых животных был сильнее страха. Слабеющее солнце и ставшие длиннее тени были пастухами, которым нельзя было не подчиниться. В Юре и Вогезах, где горцы брали внаем коров на время приготовления сыра, часто говорили, что эти животные точно знали, когда наступает время уходить. Горожане, которые привыкли к беспомощным стадам северных полей или никогда не видели больше пяти или шести голов скота сразу, думали, что это красивая крестьянская легенда. Но существует достаточно подробных описаний самоуправляемых стад, чтобы предположить: животные лучше знали географию и климат страны, чем люди.

В одно октябрьское утро, когда воздух становился более холодным, а трава менее нежной, одна из коров начинала спускаться вниз по склону горы. Пастух упаковывал свои вещи и привязывал сверток к рогам того животного, которому больше всего доверял. Одна корова становилась во главе стада, а остальные следовали за ней, не пытаясь обогнать. Когда стадо спускалось в долины, от дороги начинали отходить тропы влево и вправо; некоторые животные отделялись от стада и уходили по ним в свою деревню. Постепенно стадо редело, и в конце с пастухом оставались только животные из его деревни. Так продолжалось до тех пор, пока каждое животное не возвращалось к себе домой и не входило в свою часть жилища, как крестьянин после долгого дня на поле. Теперь оно будет обогревать дом зимой и составлять людям компанию чавканьем, фырканьем и своим крепким запахом и проведет полгода стоя неподвижно и жуя пищу, пока что-то не скажет ему, что горы снова покрылись ароматной и сладкой зеленой травой.

Вечером 10 августа 1792 года сорокадвухлетний мужчина стоял на колокольне коллегиальной церкви [30] в Дамартен-ан-Гоэль. Его окружало множество разнообразных научных приборов, и он упорно работал. Он надеялся: никто внизу, на площади, не посмотрит вверх и не увидит, как блестят на солнце стекло и металл. Времени у него было мало: Дамартенская церковь, как и тысячи других памятников тирании и суеверия, была продана государству. Теперь ее в любой день могли превратить в кучу каменной кладки и предметов старины.

Человек на обреченной колокольне прижал свой голубой и странным образом лишенный ресниц глаз к телескопу и посмотрел поверх той местности, где сейчас находится аэропорт имени Шарля де Голля, на дале кий, казавшийся отсюда пятном Париж. Его помощник уже должен был выйти из города и теперь поднимается вверх среди виноградников и каменоломен к своей обсерватории, которая устроена на крыше дома, среди ветряных мельниц Монмартра. С расстояния 20 миль холм, на котором стоит Дамартен, должен выглядеть крошечным островком среди темнеющей равнины. Сейчас помощник, должно быть, зажигает сигнальную вспышку. Ее свет преодолеет пространство между крышей и колокольней, отразившись от параболического зеркала. Одно из зеркал такого типа незадолго до этого дня было установлено на маяке Кордуан в устье Жиронды.

Небо потемнело, но никакого огня не появилось. Плохое начало для одной из великих экспедиций нового времени. Нет, что-то светится, но не на Монмартре: свет слишком красный и виден гораздо южнее. Что-то горит в самом центре Парижа.

Там армия подмастерьев, ремесленников и национальных гвардейцев, разгоряченных слухами о заговоре и ободренных поддержкой гражданина Робеспьера, прошла из пригорода Сент-Антуан, от развалин Бастилии ко дворцу Тюильри. Когда эти люди с пиками и в красных колпаках начали заполнять двор перед дворцом, в них начали стрелять из окон. На площади пролилась кровь. Было убито восемьсот швейцарских гвардейцев, дворцовых слуг и аристократов. Во дворце Тюильри начался пожар, и небо над сельскими окрестностями покраснело, передавая людям послание, которое они не могли прочесть. В этих обстоятельствах зажечь световой сигнал на Монмартре было бы безумием: его могли бы понять как знак того, что вторгшиеся армии пруссаков и австрийцев собираются на холмах к северу от Парижа.

Король приказал своим гвардейцам тушить пожар, затем спустился во двор по лестнице у западной стены дворца, которая вела в сад, и сдался Законодательному собранию. Выполняя очевидную волю народа, Собрание отстранило короля от власти. Это и последовавшие затем драматические события стали концом древней монархии. Через пять месяцев, в январе 1793 года, Людовик XVI был обезглавлен на площади Согласия, как раз у подножия стен своего сада.

А за четырнадцать месяцев до этого маленькая группа ученых и картографов собралась в одной из комнат дворца Тюильри. Людовик XVI знал, что это, может быть, последнее собрание, в котором он участвует: несколько доверенных слуг уже тайно снаряжали в путь карету, которая должна была увезти его и его семью в безопасное место. Отъезд в Лотарингию был назначен на завтра. Но любимому увлечению он противостоять не мог. Король был умелым часовщиком; восхищался точностью карт и новым в то время искусством картографии и знал, что этот проект важен для будущего.