Намеренно приглаженный стиль отрывка вступает в противоречие с его содержанием. Все условные предложения, все оговорки как будто призваны сдерживать крайности характера: желание копировать и уступать постоянно причиняло ему досаду. Бальзак имел такое ясное представление о том, кем и чем он хочет стать, что он едва ли мог оставаться самим собой. «Я само простодушие и горжусь этим»207. Его письма к сестре Лоре в 1821 и 1822 гг. добавляют шероховатостей и пятен к общей картине. Они заполнены тоской по «малышу Оноре» (он часто говорит о себе в третьем лице), стремлением к славе и выгодному браку. Он лишь отчасти шутит, когда клянется сочинять романтические оды, узнав, что одна влюбленная англичанка следом за Ламартином преодолела Альпы: «У меня 15 тысяч дохода, вы женитесь на мне? (Je ai 15,000 livres sterling de revenu, foulez vous meu 'epousair?)… И он женился на ней!» Романы были лишь полумерой: «Бумагомарательство – вот единственное мое оружие, пусть и несовершенное, чтобы добиться независимости». «Со вчерашнего дня я поставил крест на богатых старухах и остановлюсь на тридцатилетних вдовах». Стимулом для него служил Бернар Франсуа, «египетская пирамида, которая сохранит невозмутимость, даже если вокруг нее будут распадаться планеты». «Старик из тех, кто уже пообедал и смотрит, как другие собираются съесть свой обед. Но моя тарелка пуста, на ней нет позолоты, скатерть грязная, еда безвкусная. Я голоден, и ничто не удовлетворит мой аппетит». Вырванные из контекста, как то часто бывает, некоторые высказывания Бальзака кажутся горькими признаниями романтического героя, чей гений задавлен мелочным бытом: «Мне еще только предстоит насладиться цветами жизни, хотя я достиг единственного времени года, когда они цветут». В контексте в них больше резких, даже раздражительных ноток. Кроме того, ясно, что при первом издании писем Бальзака текст некоторых из них был изменен: «Исполнится ли когда-нибудь мое единственное и самое заветное желание – стать знаменитым и любимым?» Вот что написал Бальзак на самом деле, а затем, без паузы, продолжил: «У меня всего две страсти, любовь и слава, и ни одна из них пока не удовлетворена и не будет»208.

В семейной жизни для «откровенного» молодого человека с «неистощимой добротой» еще имелся в запасе один ужасный урок. Он был усвоен за счет «миледи Плумпудинг», как в семье называли Лоранс. В противоположность Лоре, она была толстой, безнадежно незрелой и рассеянной, и г-жа Бальзак без труда убедила дочь в ее неполноценности. Вскоре Лоранс вышла замуж. Привлекательный тридцатитрехлетний малый, носивший имя Аман Дезире Мишо де Сен-Пьер де Монзегль, не замедлил появиться209. Завороженные многочисленными «де» и предупрежденные самим Монзеглем о большом количестве претенденток на его драгоценную руку, Бальзаки убедили себя в том, что он – прекрасная партия. Лоранс пала жертвой их тщеславия. Были напечатаны два комплекта приглашений на свадьбу: один для друзей семьи, где невеста называлась «Лоранс Бальзак», и второй, где перед фамилией невесты стояла незаконная частица «де»210. Г-жа Бальзак сильно волновалась: «Он всегда был и до сих пор так известен в обществе, что, наверное, многие поморщатся, услышав, что де Сен-Пьер де Монзегль женится на какойто Лоранс Бальзак!» Слава Монзегля распространялась даже на Главное полицейское управление: по сообщению правительственного агента, Монзегль допускал грубые замечание о короле в общественных местах. Последовавшее затем расследование не обнаружило в его поведении ничего более предосудительного, чем азартные игры, походы в притоны и бильярдные. Более того, такого рода занятия многими считались даже преимуществом! По глубокомысленному замечанию Бернара Франсуа, жених так хорошо погулял в юности, что «теперь ему осталось только одно: сделаться хорошим мужем», и, поскольку он считался отличным бильярдистом, можно не бояться, что он потеряет деньги. Только один Бальзак, правда поздно, увидел в будущем зяте мелкого, надменного эгоиста, неспособного к истинным чувствам. Впрочем, Монзеглю хватило хитрости расточать свое обаяние на будущую тещу. Любопытно, что в письме, в котором он рассказывает старшей сестре о Монзегле, Бальзак упоминает «Клариссу Харлоу». Может быть, он вспомнил, что Сэмюел Ричардсон собирался опровергнуть «опасное, но широко распространенное мнение, будто из исправившихся повес выходят лучшие мужья». Урок не пошел Бальзаку впрок; его даже позабавила очередная семейная драма. Проснувшись наутро после первой брачной ночи, Лоранс обнаружила, что вышла замуж за чудовище. Бальзак коротко описывает ее несчастья в письме Лоре в феврале 1822 г. Правда, он, воспользовавшись удобным случаем, выдвигает свой последний философский принцип: «Не следует ли нам посмеяться над несчастьем и удачей одновременно, когда они доходят до крайностей, и никогда не принимать ничего всерьез, как Демокрит? Разве не это истинная философия? <…> Горе иссушает, а радость восстанавливает и придает сил». В отличие от Бальзака Демокрит начал смеяться, только когда ушел из дома.

Прошло несколько месяцев. Лоранс коротала одинокие вечера в доме мужа, читая при свете единственной свечи «О духе законов» Монтескье, надеясь, что научится поддерживать «умные» разговоры. Монзегль проводил время в кафе и казино. Лоранс писала домой трогательные письма, в которых просила денег. Судя по всему, Монзегль видел в жене аккредитив, с помощью которого можно было тянуть деньги из тестя и тещи. Бальзаки замкнулись в себе, сочувствуя несчастьям дочери. В 1825 г. двадцатитрехлетняя Лоранс умерла, родив второго ребенка. Возможно, причиной смерти стал туберкулез, хотя добить ее вполне могли горе и истощение. Судя по описи имущества, составленной после ее смерти, почти все ценные вещи перекочевали в ломбард. Остался лишь платяной шкаф, забитый модными нарядами Монзегля. Год спустя идеальный муж женился на семнадцатилетней.

Раскаяние – не то чувство, какое можно смело приписывать Бальзаку. И все же, когда он страстно осуждает институт брака как «узаконенную проституцию» и резко осуждает поверхностное «образование», предоставленное женщинам, трудно не вспомнить его гедонистические взгляды в то время, когда Лоранс выходила замуж. Особенно если учесть, что персонаж, который наиболее страстно обличает пороки общества, носит фамилию Эглемон – почти зеркальное отражение фамилии Монзегль, только без драгоценного «з»211. Если бы Бальзак в глубине души не ощущал неразрывной связи со своей семьей, возможно, обвинения в адрес матери, которую он упрекал в том, что она убила Лоранс212, не были бы такими жестокими. Даже в двадцать два года он боялся заразиться «семейной болезнью»: «Должен сказать тебе с полной уверенностью, что бедная мама постепенно превращается в бабушку, только хуже. Я надеялся, что положение, которого она достигла в жизни, повлияет на ее личность и изменит ее характер, но этому не суждено сбыться. Ах, Лора, следи за собой, и давай оба будем следить друг за другом. У всех наших близких нервический склад характера. В молодости еще можно обманываться, но эта болезнь проникает в душу постепенно»213.

В 1844 г. Бальзак признавался Эвелине Ганской, что уже давно наблюдает за «странным превращением сестры в мать»214. К тому времени он создал уже много вымышленных семей и мог себе позволить испытывать пессимизм относительно наследственности. В 1821 г., вбив себе в голову модные идеи о природе гения, Оноре еще видел в чудачествах родителей какую-то надежду для своего будущего: «В мире нет другой такой семьи, как наша, и я искренне верю, что каждый из нас по-своему неповторим»215.

Его впечатления наиболее очевидны не в отдельных замечаниях, разбросанных по письмам, которые к тому же сочинялись под влиянием текущих событий. Особенно заметен контраст между бледными юношескими зарисовками Бальзака и его зрелыми «Сценами частной жизни». Взять, к примеру, «Евгению Гранде» (Eug'enie Grandet), где «наблюдение» приобретает характер предвидения, где каждая фраза чревата другими историями, причем дальнейшее развитие получили не все: «Бывают в иных провинциальных городах такие дома, что одним уже видом своим наводят грусть… В этих домах есть что-то от безмолвия монастыря, от пустынности степей и тления развалин. Жизнь и движение в них до того спокойны, что пришельцу показались бы они необитаемыми, если бы вдруг не встретился он глазами с тусклым и холодным взглядом неподвижного существа, чья полумонашеская физиономия появилась над подоконником при звуке незнакомых шагов».

По иронии судьбы, сразу после помолвки с Монзеглем Лоранс полюбила другого, и именно Оноре внушил ей отказаться от любимого, так как тот был небогат. Избранником Лоранс стал двадцативосьмилетний литератор, с которым Бальзак познакомился в Париже в начале 1821 г. «Значит, ты еще не слышала, что бедняжка Лоранс по уши влюбилась в Огюста де л’Эгревиля? Не подсказывай ей, что я предал дело огласке, но мне с трудом удалось убедить ее, что из писателей выходят ужасные мужья, разумеется, с финансовой точки зрения»216. Впоследствии Бальзак много лет убеждал в обратном Эвелину Ганскую.

Огюст Лепуатвен – или, когда того требовали обстоятельства, Лепуатвен де л’Эгревиль – человек, который, по его словам, «создал» Бальзака217. Он был высок и красив, щеголял военной выправкой, и в глазах у него горели непокорные огоньки. Вот кто стал первой «феей-крестной» Бальзака. Во время визита на съемную квартиру его родителей в Париже один приятель по факультету права рассказал Бальзаку о человеке, который зарабатывает сочинением романов. Бальзак пригласил обладателя ценного качества в самый дешевый парижский ресторанчик – заведение Фликото на площади Сорбонны, «храм голода и нищеты», описанный в «Утраченных иллюзиях», где, несмотря на разные ингредиенты, меню не менялось никогда, а прославленная вывеска сулила «Хлеба столько, сколько сможете съесть»218. В конце «омерзительного» обеда Лепуатвен, свернув салфетку, буркнул: «Продолжение следует»219, выказав своеобразное чувство юмора. Новый знакомый оказался куда лучше предложенного угощения. К счастью, Лепуатвен разделял мнение Бальзака о нем самом: «Он славный малый (Бальзак снова писал о себе в третьем лице. – Авт.), у него есть мозги, но лучше всего то, что он болтун. Если бы весь тот наш разговор издали, получилось бы тридцать печатных листов»220. Лепуатвен явно разглядел над своим новым знакомым вывеску: «Столько романов, сколько сможете опубликовать». Они пришли к соглашению. Бальзак должен был сочинить несколько произведений, которые Лепуатвен отшлифует и продаст издателям. В течение следующих пяти лет Бальзак выпустил девять романов под псевдонимом; три из них были написаны совместно с Лепуатвеном, остальные шесть – самим Бальзаком. В 1822 г. свет увидели пять романов. Наконец-то у Бальзака появилась регулярная работа и даже, как у Растиньяка, матерый преступник (ну, почти преступник), который помогал ему взобраться на первую ступеньку социальной лестницы.