— Представляешь, в этом казино… — говорил я по завершении рассказа, — они играли там в карты до глубокой ночи, — тон у меня был убеждающий; на сей раз я привирал, и абсолютно осознанно, — в этом игорном доме, я имею в виду. Все время выходили на балконы, пили шампанское и пр. Было уже совсем, совсем поздно — я в этом абсолютно уверен.

— Ну и что?

— А вот что: мы могли бы устроить у нас в доме такое же казино. Вдвоем будем играть. До глубокой ночи — до двух, до трех часов, — заключил я, — что скажешь? Попробуем уговорить мою мать?

— На это она может согласиться, если только…

— Если что?

— Ну… она же все борется за то, чтобы мы с пользой время проводили… с по-о-ользой, — его губы искривились, я услышал злорадные нотки.

Так Мишка околичностями пришел к предложению, что нам лучше будет играть в шахматы — именно в шахматы. В очередной раз он отломил веточку от дерева, попавшегося на пути, и вертел ею перед лицом.

— Ладно, это мы еще успеем обговорить… но главное, чтобы до трех часов ночи, — я все более воодушевлялся.

Я еще никогда так долго не бодрствовал! Удалось бы мне осуществить мою затею, сколько самоутверждения она могла мне прибавить! (Если бы, однако, в то время кто-нибудь сказал мне вот так вот в лоб, что я делаю все это ради самоутверждения, меня бы еще как задело!).

Постепенно моя обида на Мишку сходила на нет; и вдруг я вспомнил еще кое о чем:

— А купюры?

— Какие купюры?

— Которые ты обещал нарисовать! Нарисуешь? Ну Миш, пожа-а-алуйста, нарисуй мне купюры!

— А ты думаешь, мы к Ольке для чего идем?

— Неужели ж купюры рисовать? — я так и опешил, и замер от восторга.

— Ну а ты думал!

(Он хочет извиниться, конечно, он хочет извиниться перед Олькой и пригласить ее к «верхотуре», посмотреть результат всех наших трудов, а заодно убедить, сколь важное стратегическое значение имеет эта постройка, — я был уверен, что к Ольке мы идем именно за этим, а мы, оказывается, идем купю-ю-ю-юры рисовать! Вот это да! Шикарно! Колоссально!! — я примолк окончательно, чтобы ничего для себя не напортить, — об Ольке и ее возможной обиде я и думать забыл).

Впрочем, когда мы пришли, Олька вела себя совершенно как обычно, — будто бы мы и не игнорировали ее все это время самым бессовестным образом, — и сразу же пригласила нас к себе в домик.

Она, конечно, спросила у моего брата, почему он так долго не заходил, но вышло это у нее как бы между прочим, словно она так или иначе не смогла бы ни разу позвать нас к себе за это время.

— Да мы все этой нашей «верхотурой» занимались, — отмахнулся Мишка.

— A-а… ну и как? — Олька не смотрела на него; стоя возле включенной плиты, она то и дело поднимала крышку чайника, который вот-вот уже должен был вскипеть; костяшка ее правой ноги упиралась в полупустой алюминиевый бидон на полу.

— Да так, ничего особенно путнего-то и не получилось.

Я посмотрел на него. Он продолжал:

— Все так ею восхищаются, даже мой отец заценил, представляешь? Только что к ней ходили — он как увидел, просиял, а мне как-то все это резко поднадоело.

— С каких пор?

— Да он принялся меня нахваливать, вот тогда и надоело, — ответил Мишка невозмутимо, — я же понимаю, что папа… ну как бы это сказать… нахваливает меня просто так, за старания, а сам-то он гораздо лучше построить может… знаешь, какой парник у него выходит!

Мишка посмотрел на Ольку, ожидая, вероятно, «что ты мне на это скажешь», но она некоторое время молчала; в конце концов, все же произнесла неопределенно:

— Я видела, как ты со своим отцом шел смотреть «верхотуру».

— Правда?

— Вон из того окна, — она кивнула в сторону окна; ее взгляд на секунду все же задержался на Мишке, но потом она снова подняла крышку чайника, и на сей раз ее лицо обдало паром, таким густым, что он более напоминал дым. Олька всегда делала воду очень горячей, продолжая держать ее на огне еще минуты две после вскипания, — я вообще всегда слышу, когда кто-нибудь идет мимо по проезду. Отчетливо, даже громко. Слава Богу, здесь ночью редко кто ходит, а то я бы сразу просыпалась — я всегда оставляю окно открытым на ночь.

— Ты же говорила, что ночуешь в другом доме! — воскликнул я.

— Ну… последнее время чаще здесь остаюсь. Но только не по выходным. Боже упаси! По выходным машин много — они сразу меня будят.

Я восхищенно уставился на нее. Вот ей воля — она же может не просто до трех ночи не спать, а и вообще всю ночь! И почему она этого не делает?

— Будете чай?

— Конечно.

Олька повернулась к Мишке.

— Странно, моя бабушка сказала, что вы как-то заходили, совсем недавно, а ты говоришь, все время был занят на своей «верхотуре».