Я не пошел на встречу с Мэтселлом. Так уж вышло.

Нет, я поплелся домой на Элизабет-стрит. В полубреду, и только везению я обязан тем, что сохранил свой кошелек. Когда я добрался до дома, он был совершенно пуст. Никто не раскатывал тесто, никто не рисовал.

Я накачал из колонки столько воды, сколько мог дотащить, и разжег огонь в плите. Подогрел воду в котлах и суповых горшках. Во всем, что нашел. Наполнить сидячую ванну, которую я вытащил из-за мешков с мукой, оказалось самой утомительной работой этой ночи. К тому же сейчас уже близился рассвет. Но у меня не было выбора. Маленький порез на спине жутко пульсировал, рана на руке тоже не радовала, а умирать от заражения крови – паршивое занятие.

Как ни крути, паршивое занятие умирать, когда ты не закончил дела. А я был загружен на всю катушку. Тремя очень важными задачами.

«Уберечь Мерси Андерхилл. Вернуть брата. Остановить ублюдка, который все это затеял».

Я не смог разобраться в приоритетах, поэтому плюнул и решил сделать все одновременно. Усаживаться в горячую воду было адски больно. Правда, когда я насыпал на чистую тряпку, взятую у миссис Боэм, горстку жемчужно-серой щелочной соли и принялся очищать каждую кровоточащую рану, стало еще больнее. Бледный порошок плевался и шипел, когда касался воды, а я умышленно не нежничал. Непросто скользнуть в забытье, когда у тебя все болит.

Когда я втер порошок в каждый порез, который смог найти, уделив особое внимание ране на спине, вода порозовела, а я был бодр, как никогда в жизни. Я быстро обтерся еще одной тряпкой, залил огонь водой из ванны и принес чистую ткань, чтобы перевязать и обернуть все порезы. Пока этого хватит. Бывало и хуже. Я разглядывал свое отражение в оконном стекле, блестящее и водянистое – вид отвратительный, но вполне здоровый – и тут внезапно понял, что мне следует сделать.

Следующий шаг. Не Пист и не Мэтселл.

Обернув вокруг талии кусок ткани, я побежал наверх, за бумагой, углем и единственными чистыми рубашкой и брюками. По дороге у меня закружилась голова, но я был слишком раздражен и нетерпелив и справился. Быстро вернувшись, я разложил на столе лист коричневой бумаги. Плеснул себе немного бренди – осмотрительно, понимая, какой уровень боли удержит меня начеку. Потом повернулся к стулу, на который повесил грязную одежду, и залез во внутренний карман сюртука. И вот я уселся за стол, держа письмо Палсгрейва – единственное, написанное безумцем, а не злодеем, – и разложил его на шероховатой древесине.

Я вижу только одно.

Я вижу только это, и ничего иного во веки веков, аминь, только тела, такие маленькие и такие растерзанные.

Я бросил читать. Безумие, лишенное знаков и фактов. Но само письмо, сложенное с тем, как встретил свой конец Маркас…

Оно терзало меня. Что-то не так. Конечно, не так, я узнал об этом давным-давно, от бедного Айдана Рафферти. Но если задуматься обо всем, как об истории, будто мне ее кто-то рассказал, будто передо мной в баре сидит человек и треплет языком без остановки…

Что-то было не так.

Я взял уголь, встал из-за стола и допил бренди. Голова еще немного кружилась. Почти два дня без сна, здорово порезан, одет только в брюки и полурасстегнутую рубашку… Я написал в углу большого листа бумаги:

Ради чего убивают:

Бог

Политика

Защита

Деньги

Безумие

Любовь

Я просмотрел список. Можно спорить, есть ли разница между деньгами и любовью к себе, или рассуждать о схожести политики и Бога, но меня и так все устраивало. И я продолжил, теперь размахнувшись пошире. Каждую фразу я выписывал отдельно, в середине листа, и обводил толстой черной линией, как забором:

19 зарыто (безымянные, Джек-Ловкач из газетчиков среди них?)

Мусорный бак (Лиам)

1 сбежал (Птичка)

9 спасено (Нил, София, Питер, Райан, Эмон, Сорока, Джем, Полосатый, Джон)

1 принят за крысу (Айдан)

Я не очень понимал, зачем добавил последнее имя. Это случилось раньше и никак не связано. Но я хотел, чтобы он был здесь. Он был важен для меня.

Итак.

Двадцать два мертвы, а Птичка спит в тепле и уюте где-то среди разбросанных лоскутков гарлемских ферм. По крайней мере, я на это надеялся.

Но потом я начал кое-что замечать. Я плеснул себе еще бренди, просто занять чем-то руки, когда остановился подумать. Как ни странно, я ощущал руки живыми, когда они писали, чертили, работали. И я подумал: «Да, это работает, не останавливайся; все, что ты можешь придумать, должно попасть на этот лист бумаги. Все зависит от него».