Шрифт:
это было не по-олимпийски, неспортивная ярость, какая-то нехорошая злость
вот и теперь твое лицо перекошено, как тогда на финише
ты не знал, зачем победил, и Владик, смеясь, похлопал тебя по плечу
он был за тебя спокоен, он был рад, ему было все равно.
— Неправда, я знал, что у тебя с ним ничего не было.
А он, не прилагая никаких усилий, сделал тебя, сделал. Ты так жалко выиграл, и твой новый рекорд, и наш физрук, размахивающий секундомером, потный от напряжения, орал на тебя — Ванька, сукин сын, ты побежишь, а не этот пижон, я всегда знал, чтобы завтра оба были на тренировке, спартакиада на носу и пр.
— Я его и там обошел.
Ты его и здесь обошел. Кто такой Владик, где он? А ты — молодой доцент и автор семисотстраничной монографии о народовольцах, и все семьсот страниц сплошное «милостиво повелеть соизволил».
— Знаешь, про тебя говорили… А я не верил. Про какого-то старшекурсника, не то дипломата, не то экономиста…
Хочешь послушать?
— Ради бога, не надо.
Как хочешь. Я тебя вполне понимаю — вдруг окажется, что ты зря не верил. Что снова ты выше всех. Ты такой высокий, я смотрю на тебя и у меня кружится голова. И хватит курить, тебе это не идет, неправдоподобно. Кстати, мне только что пришло в голову — а ты куришь почему? Помнится, Владик этим даже бравировал.
Я курю, потому что курю.
Я курю, и дым застилает глаза и эту гобеленовую фею. Как я могу не помнить. Рыжие волосы на солнце, белые, розовые, лимонные бабочки в волосах и дым.
одного события, которое выговаривается через нас. Быть безымянным пронзенным насквозь исполнителем роли, которая меняет актера на полуслове. Быть пригвожденным к картону мужчиной в белой окровавленной рубашке, каждый раз когда я касаюсь ворота твоей
я вижу алый цвет и тепло, волны, и то, что стоит за нами, но это не человек он не дышит, не имеет имени, возраста, только кинжал у него настоящий, гамлет нам выпал шанс сыграть на простой бумаге в июньскую ночь, когда все возможно
твое бледное лицо, в прорезях глаз сквозь маску черная ночь. Ничто из того, что происходит с нами на самом деле, не скажется, не перейдет в слова. Не быть собой— полнота этого счастья вытесняет полноту жизни там, снаружи, ведь мы лежим в незашторенной комнате, окна настежь, а под нами на улице ходят и ругаются, и поют подвыпившие опоздавшие, кому нечего делать. Руки под голову, дальний маяк-огонек — ты много куришь — только когда я счастлив. Или несчастлив. Это одно и то же.
приподнимаясь на локте и в прорезях глаз чернота, звезды, пыль, там сразу начинается безвоздушное пространство, а как же душа — а душа это выдумка, нет никакой души, есть прямая слитность всего со всем, рентгеновское излучение любви, от которого бледнеет тело, пройти насквозь и не встретить друг друга, нам говорили, искать надо здесь, теперь мы знаем
эту черную ночь и луну в постели, полную луну на груди серебристые облака покачиваться как морская трава и течь как тела текут по ту сторону жизни с закрытыми глазами
называть это наслаждением может только тот, кто не знает, куда вливается тело, на какой оконечности в открытом море смешиваются все воды — откуда ты пришел и с чем — никто не спросит, и только рука в руке, значит, еще немного вместе параллельные потоки X и кто-то наводит телескоп и говорит — да это здесь
в незашторенной комнате — тридцать лет — как те баснословные люди, что спали в пещере на Сардинии и проспали время — неужели ты никогда не покидал ее — у меня была бессонница — ты курил и мрачно глядел на спящих, ты всегда был байронически настроен по отношению к окружающим — я такой, какой есть — и начисто лишен так называемого чувства юмора — я тебя почти не помню там, какая ты была, осталось что-то волнистое, волосы, когда ты села рядом, в руках книжка — это был Блок — да — и мне было
четырнадцать лет, самый возраст для Блока — неужели и я — а ты как думал — хотя почему бы и нет — я тебе напомню — мы отмечали начальные строчки и передавали друг другу под партой — значит я был в тебя влюблен — я не знаю — а ты — я не знаю
— Почему же мы раньше не говорили…
— Когда — раньше? В школе, на переменке?
— Ну, если ты помнишь, Ленка и Васин отлично объяснялись…
— …языком жестов, жестами языка.
— Дурак. И не обязательно в школе. Ты мог бы пригласить меня куда-нибудь.
— В кино, например. Билеты на последний сеанс. Ты меня определенно перепутала с Васиным.
— Если бы кто-нибудь из нас оказался более решительным…
— Хочешь поговорить об этом?
— Уже нет.
— И слава богу. Не люблю сослагательного наклонения. Все получается единственным образом и никак иначе.
— А если бы я не приехала?
— Опять если. Ты же приехала.