— Пища и питье? Принимайся за них и не стесняйся.

Тогда Иео, заметив у ручья увядшую иву, подъехал к ней, срезал с нее прут и зажег его с помощью своего ножа и камня. Эмиас ждал его несколько смущенный и встревоженный, он вспомнил об «огненной репутации» Иео. Не был ли он в самом деле саламандрой [78] и не собирается ли согревать свои внутренности, съев горящий прут? Но вот Иео со свойственными ему размеренными и торжественными движениями вытащил из-за пазухи коричневый лист и начал ловко сворачивать его в трубочку размером с мизинец. Затем, сунув один конец себе в рот, поднес к другому трут и стал сосать трубку, пока не появился огонь. Вобрав в себя дым он выпустил его через ноздри с выражением глубочайшего удовлетворения и мелкой рысью подъехал к Эмиасу, похожий на движущуюся печную трубу. При этом Эмиас расхохотался и воскликнул:

— Ну, неудивительно, что они сказали, будто вы дышите огнем! Не это ли индейский табак? [79]

— Да, конечно! Но разве вы до сих пор не видели его?

— Никогда! Мы слышали о нем, но принимали это за ложь. Уф, ладно. Век живи, век учись!

— Не ложь, а святая истина, как могу сказать я, который с помощью сорной травы провел без еды три дня и три ночи. Потому-то, сэр, индейцы всегда носят ее с собой во время похода. И неудивительно. Табак — это товарищ одинокому, друг холостому, пища голодному, утешение печальному, снотворное страдающему бессонницей, огонь замерзающему, сэр, в то же время он останавливает кровь из раны, излечивает насморк и укрепляет желудок. Под сводом неба нет другой подобной травы.

Много лет спустя Эмиас убедился в справедливости этих слов.

Эмиас не смог уехать ни на следующий день, ни через день. Юго-западный ветер свежел и дул с трех сторон прямо в бухту. Спустив «Мэри Гренвайль» вниз по реке до Аппельдорского пруда, и готовый пуститься в путь при первой перемене ветра, Эмиас спокойно отправился домой. Когда его мать, усевшись позади старого слуги на седло без стремян, собралась ехать в Кловелли, где лежал раненый Франк, он решил сопровождать ее до Байдфорда. В Байдфорде, спускаясь по Высокой улице, он встретил процессию всадников, возглавляемую Биллем Карри.

В сверкающих доспехах, с мечом на бедре и шлемом на луке седла, Билль выглядел самым нарядным молодым джентльменом, какого только могли себе представить подсматривающие из окон и дверей байдфордские дамы. Позади его на деревенских лошадях ехали четыре или пять здоровых слуг и везли его копье и его и свои собственные большие луки, мечи и щиты. А позади всех на носилках между двух лошадей, к великой радости мистрис Лэй, качался сам Франк. Он заявил, что его раны совсем поверхностны, так как кинжал отскочил от ребер, что он должен присутствовать при отъезде брата и что с ее разрешения он не поедет домой в Бэруфф, а поселится вместе с Карри в «Корабельной таверне» подле самого Бриджефута. Последнее он выполнил тотчас же и, вновь устроившись на ложе, торжественно прибыл в гостиницу, сопровождаемый толпой зевак.

Затем Франк вместе с Эмиасом выработал план, который должен был быть приведен в исполнение на следующий (базарный) день прежде всего хозяином гостиницы. Он, подчиняясь распоряжениям Эмиаса, заготовил количество вареного, жареного и печеного, не имеющее равного в истории «Корабельной таверны». Затем сам Эмиас, отправившись на базар, пригласил на веселый ужин с выпивкой несколько своих бывших школьных товарищей, указанных ему Франком. Благодаря этому хитрому плану на празднество явились все поклонники Рози Солтэрн и к своему ужасу очутились за одним столом с шестью соперниками. Ни один из них не разговаривал с другим в течение последнего полугода. Однако все они были слишком хорошо воспитаны, чтобы позволить братьям Лэям заметить их неудовольствие. А оба брата, распределив места (Франк возлежал во главе стола, а Эмиас занимал конец), решили наполнить все рты вкусными вещами и тем избавить своих гостей от труда разговаривать друг с другом, пока вино не развяжет языков и не отогреет сердец. В то же время и Эмиас и Франк, не обращая внимания на молчаливость своих гостей, в самом хорошем настроении болтали, шутили, рассказывали разные истории и так веселились, что Билль Карри, всегда считавший веселье заразительным, не выдержал и вставил слово сначала в одну шутку, потом в другую. Затем, найдя хорошее настроение гораздо более приятным, чем плохое, он попытался рассмешить мистера Коффина, но только заставил того сжаться; тогда он попытался рассмешить мистера Фортескью, но только заставил того нахмуриться.

Когда убрали со стола и пришла очередь глинтвейна с сахаром, Франк сделал новый ход:

— Я хочу произнести тост «за героев ирландской войны». Быть может, не было бы Ирландии, если бы не было Леджера, поддерживающего Фортескью, Фортескью — защищающего Леджера, и Чистера — помогающего им обоим.

Такой тост, разумеется, заставил всех пить за здоровье трех представителей названных семейств, а они ответили благодарностями и комплиментами прочим. Таким образом, лед дал еще одну трещину. Затем молодой Фортескью предложил выпить за здоровье Эмиаса Лэя и всех храбрых моряков. На это Эмиас ответил несколькими простыми и добрыми словами о том, что он не желает ничего лучшего, как вторично совершить плавание вокруг света в обществе присутствующих в качестве товарищей — искателей приключений, и дать испанцам вторично ознакомиться с людьми из Девона. Вскоре выпитое вино заставило заговорить все уста. Лед был окончательно сломан, и каждый начал, как подобает разумному человеку, беседовать со своим соседом.

— А теперь, друзья мои, — заговорил Франк, увидев, что настал подходящий момент, — позвольте мне предложить вам тост, от которого никто из вас не откажется. Выпьем за здоровье Розы Торриджа.

Если бы сама Роза Торриджа вошла в комнату, вряд ли ее появление вызвало бы больше удивления, чем смелые слова Франка. Каждый гость покраснел, побледнел, затем снова покраснел и посмотрел на своего соседа, как бы желая сказать: «Какое право имеет кто-либо кроме меня пить за нее? Отставьте ваш стакан или я выбью его у вас из ваших рук». Но Франк с кроткой дерзостью выпил «за здоровье Розы Торриджа и дважды за здоровье того, кого она почтит своей любовью».

— Хорошо сказано, хитрый Франк Лэй! — воскликнул откровенный Билль Карри. — Никто из нас теперь не посмеет поссориться с вами, сколько бы мы ни дулись друг на друга. Ручаюсь, среди нас нет ни одного, кто бы не воображал, что она предпочитает его всем остальным, — поэтому мы принуждены думать, что вы пили за здоровье нас всех. Так и есть. Я знаю не больше о мыслях этой леди, нежели вы, и не буду знать. Ради своего собственного покоя я принес клятву: не видеть ее и по возможности ничего о ней не слышать в течение ровно трех лет!