Отношение к исламу на Руси в XVI–XVII вв. не было определенным и тем более регламентированным. Не запрещали, но и не одобряли. Официально веротерпимость в отношении мусульман была провозглашена манифестом Екатерины II. Включая Крым в состав Российской империи, Императрица Екатерина II в манифесте 8 апреля 1783 г. обещала мусульманам Тавриды «охранять и защищать их лица, имущество, храмы и природную веру, коей свободное отправление со всеми законными обрядами пребудет неприкосновенной» [521] . Так началась эпоха официальной терпимости по отношению к исламу на просторах Российской империи.

В первые годы присоединения Средней Азии к России российское правительство не имело четкого представления о взаимоотношениях с мусульманским духовенством, которое, в отличие от декхан и торгового сословия, отнеслось к вторжению в Туркестан русских войск и русской администрации крайне негативно. Именно мусульманские священнослужители бывали организаторами вооруженного сопротивления незваным пришельцам. В отличие от земледельцев и торговцев они имели четкую идеологизированную позицию в отношении чужеземного вторжения. С первых лет русского присутствия в Средней Азии многочисленное мусульманское духовенство составило стихийную, но осознанно стойкую оппозицию новой чужеземной власти.

Исходя из этого положения, оренбургский генерал-губернатор Н. Крыжановский, которому подчинялись новозавоеванные среднеазиатские земли, советовал правительству всячески ограничивать исламское духовенство, подрывать его влияние в народе, указывая, что именно оно является основным генератором антирусских настроений в среде коренного населения Туркестана.

Иной точки зрения придерживался губернатор созданной в 1865 г. Туркестанской области М.Г. Черняев, призывавший к сотрудничеству с мусульманским клиром, с тем чтобы сблизить его с российской системой государственного управления. После взятия Ташкента летом 1865 г. Черняев весьма либерально отнесся к мусульманскому духовенству, сохранил его основные привилегии и его влияние, но отменил только самые одиозные обычаи, прежде всего жестокие приговоры шариатского суда (членовредительство, побивание камнями осужденных и т. п.).

После того как Черняев был отстранен от должности за нарушения служебной этики и правил субординации, на должность туркестанского губернатора был назначен генерал-майор Д.И. Романовский, который отнюдь не благоволил к мусульманским священнослужителям и вскоре испортил отношения с ними. Романовский (не без совета из Петербурга) пытался внедрить в регионе выборные судебные органы — мехкеме, ранее учреждавшиеся на Кавказе. Эта новация должна была подорвать авторитет мусульманского духовенства, поскольку мехкеме возглавлялись русскими чиновниками, а из трех его членов только один мог быть исламским духовным лицом. Поэтому мусульманское духовенство сделало все, чтобы дискредитировать эти судебные органы, а заодно и начальника губернии. В Петербург пошли жалобы на весьма толкового и гуманного генерала Романовского.

Первый генерал-губернатор Туркестанского края Константин Петрович фон Кауфман, вступивший в должность в 1867 г., в своей религиозной политике старался учитывать как позитивный, так и негативный опыт своих предшественников. 22 января 1868 г. он встретился с депутацией мусульманского духовенства и произнес речь, содержавшую программу строительства отношений российских властей с исламским клиром. Он обещал последнему не вмешиваться в религиозную жизнь мусульман, но требовал от священнослужителей лояльного отношения к Российскому государству и его порядкам.

Кауфман первым сформулировал принципы отношения государства к исламу в Туркестане. Они легли в основу проводимой им политики невмешательства во внутренние дела мусульманского общества и игнорирования его духовенства как силы чуждой интересам России в Средней Азии. Кауфман надеялся, что в результате такой политики мусульманские священнослужители быстро утратят авторитет и влияние среди «туземного» населения, которое быстро станет приобщаться к русской цивилизации. Надежды эти не оправдались ни при Кауфмане, ни при его преемниках.

Все годы управления краем Кауфман стремился преодолеть скрытную, но от этого не менее эффективную враждебную деятельность мусульманских законоучителей. Делались попытки как ослабить их влияние на умонастроения с помощью административных мер (земельная реформа), так и привлечь на сторону новой власти: реставрировать мечети и медресе, имевшие историческую ценность памятников; однако победить их глухую, глубокую враждебность никогда не удавалось. Методично и неустанно в мечетях и коранических школах они проповедовали идеи религиозной войны против неверных. Русской администрации это было хорошо известно. Но этого мало: к антироссийской пропаганде местных священнослужителей добавилась не менее враждебная проповедь приезжавших из России татарских мусульманских деятелей, которые «работали» главным образом в среде кочевого населения. В отчете генерал-губернатора Туркестана читаем: «..Наиболее важным результатом татарского переселения в степь можно считать заселение городов и станиц Семиреченской области, в особенности городов, где татары вместе с немногочисленными сартами составляют более 25 % населения. Татарские муллы стремятся создать себе как можно более прочную иерархическую роль в кочевьях. их лучшее средство к умножению выгод состоит в увеличении числа степных мечетей, управляющих духовным воспитанием паствы под фанатичным руководством» [522] .

То были сильные конкуренты, то была реальная угроза. Что можно было им противопоставить? В окружении Кауфмана было немало сторонников наступательного православного миссионерства (Остроумов, например), однако начальник края категорически не соглашался с ними. У него был свой взгляд: внедрение основ христианской цивилизации, но без миссионерства; никакой конкуренции исламу, чтобы не подогревать мусульманский фанатизм. Православные и другие христианские священники служили только в новых русских городах, и даже на запрос об основании Туркестанской епархии Кауфман ответил отказом. Запрет на миссионерскую деятельность, однако, должен был, по его мнению, распространяться на все концессии, и мусульманство не могло быть исключением. А потому «в первый же год моего управления генерал-губернаторством, – написано в отчете, – я удалил мулл, присланных из Уфы, по распоряжению тамошнего главного муфтия, отменил все начатые до меня официальные сношения наших властей с мусульманскими учреждениями и устранился, даже отступив для того от буквы Временного положения 1867 г., – от признания и утверждения новых вакуфных пожертвований» [523] .