Таким образом, в общем сарты являли собой наиболее культурную, а потому во многих отношениях и наиболее сильную часть местного населения.

Эта частью нравственная, а частью материальная сила сартов, которую, быть может, правильнее было бы назвать не столько активной силой, сколько выносливостью, зиждилась главным образом на умении приспособляться к обстоятельствам, на врожденной переимчивости, благодаря которой они чрезвычайно быстро усваивают самые разнообразные практические навыки, на врожденной способности и наклонности к торговле, на крайней ограниченности их потребностей, в чем с ними могут соперничать разве только китайцы, на отсутствии у них резких сословных различий, делавшем туземное общество относительно весьма однородным, и, наконец, на колоссальности той роли, которую мусульманская школа, в особенности высшая, Мадраса, играла в жизни туземной толпы в воспитательном и дисциплинарном отношениях.

Под именем киргизов далее мы будем разуметь всех вообще тех тюрко-монголов, которые вели кочевой образ жизни и занимались преимущественно скотоводством, из непищевых продуктов которого на месте обрабатывалась главным образом шерсть.

Из нее женщины, на которых лежали все хозяйственные работы кочевого быта за исключением пастьбы скота, и поныне изготовляют кошмы, паласы, ковры, грубые шерстяные ткани и арканы.

Объектами торговли, по преимуществу меновой, были: скот, невыделанные кожи и изделия из шерсти.

Главнейшим отхожим промыслом киргизской бедноты издревле был извоз, транспортирование кладей на верблюдах. В этих случаях киргизы попадали в положение наемников, предлагавших свои услуги купцам сартам и татарам.

Вместе с тем и у степных и у горных киргизов издавна имелись также и запашки, причем, однако же, земледелием, к которому сколько-нибудь состоятельный кочевник-скотовод не имел решительно никакой врожденной склонности, лично занимались только так называемые икинчи (пахари), обедневшие киргизы, лишившиеся при разного рода обстоятельствах своего скота, а потому не имевшие ни надобности, ни даже возможности кочевать вместе со своими более счастливыми и благополучными сородичами. Эти икинчи возделывали или свою собственную, или чужую землю, получая в последнем случае условленную часть урожая.

Запашки находились (и находятся) преимущественно при зимних стойбищах и представляли по большей части незначительные участки в несколько десятин. Однако же редкий икинчи того времени был или становился, так сказать, вековечным пахарем. Каждый раз, когда его дела поправлялись, когда он вновь делался обладателем достаточного количества скота, он бросал землю и вновь начинал вести кочевой, исключительно скотоводческий образ жизни.

Посредствующим звеном между оседлыми и кочевниками являлись полукочевники, курама в бывшем Ташкентском вилайете (в долинах Чирчика и Ангрена), так называемые узбеки в теперешней Самаркандской области и кипчаки и каракалпаки в Фергане.

В этнографическом отношении ташкентские кураминцы и самаркандские узбеки являли собой полуосевшее собрание разных киргизских (тюрко-монгольских) родов: Юзы, Кырки, Хытай, Найманы и др.

В бытовом отношении отличительной чертой полукочевника вообще было относительно удачное, по условиям того времени, сочетание скотоводства с земледелием. По-прежнему любя пастбищное скотоводство, отнюдь не отказываясь от него совсем, а лишь несколько ограничив его размеры в зависимости от новых условий своего быта, полукочевник, пользуясь обилием принадлежавших ему земель, усердно принялся и за земледелие, в виде полеводства, важным подспорьем второму служил навоз, получавшийся от скота, значительная часть которого на зиму пригонялась с летних пастбищ на хутора.

В политическом отношении, в особенности в течение последних 30–40 лет существования бывшего Кокандского ханства, безусловно выдающаяся роль принадлежала ферганским полукочевникам – кипчакам. Упрочив на почве вышеуказанного разумного сочетания скотоводства с земледелием свое материальное благосостояние, сплотившись в прочно скрепленную родовым началом политическую партию и не утратив, подобно сартам, присущий их предкам дух воинственности, кипчаки в течение всей первой половины неудачного, дважды прерывавшегося, царствования Худояр-хана держали в своих руках судьбы внутренней жизни ханства, омрачив, к сожалению, этот период кипчакского самовластия длинным рядом насилий над сартами.

Таким образом, в общих чертах, если не принимать во внимание период политической силы кипчаков в Фергане, не будет ошибкой сказать, что в бытовом отношении (а равно и в численном) главнейшими группами местного населения были сарты и киргизы.

Сарт пахал землю, сеял, жал и молотил, сажал деревья, строил здания, ковал, точил, красил и ткал, выделывал кожи и торговал, выделяя на долю своей жены лишь небольшой круг чисто домашних работ.

Киргиз, наоборот, взвалив на жену и детей все бремя своего скотоводческого хозяйства до седлания и расседлывания своей лошади включительно, ел, пил, грелся на солнце, пел или слушал песни, в особенности же песни о народных героях, ездил в гости и время от времени занимался делами своего рода, участвуя в судбищах, производя кровавую месть, делая набеги на сартов и принимая участия в баранте, которая в последнее время была уже не столько профессиональным грабежом, сколько издревле облюбованным средством проявить свою удаль, размыкать накоплявшуюся от безделья потенциальную энергию души и тела.

Во время частых прежде междоусобий, а равно и во время набегов киргизов сарт, если только он не принадлежал к числу военных, по большей части прятался в джугаре или в садах, причем на киргизов смотрел как на безбожников и отчаянных головорезов, с которыми никому не справиться, ибо они не раз разбивали даже и ханские войска, несмотря на имевшиеся у них пушки. Зато каждый раз, когда нужда заставляла киргиза мирным образом приехать на базар в город или в сартовское селение, он считал себя потерянным человеком, ибо ему доставалось решительно от всех: сартовские собаки лаяли на его лохматый тумак (малахай); сартята вприпрыжку бежали за ним по улицам, распевая неприятные для него куплеты, а лавочники-сарты нагло обмеривали, обвешивали и обсчитывали его на базаре, зачастую глумясь притом и над его детским растерянным видом, и над его неотесанностью, и над его совершенным незнанием мусульманских правил общежития, и над его грубым, аляповатым выговором.