— Не я! — заорал Мотвийчук. — Не я!

— Тише, тише, — поморщился Бехтеренко. — Тогда кто?

— Мать.

— Ну ты даешь! Ты уж всех собак на мать не вешай.

— А вот вы послушайте сначала, — нервничал и торопился Мотвийчук, загребая бороду, тер рукавом слезы. — Эта бабуля, Софья Аполлоновна, учила мать гаданию. Они познакомились еще в девяностом году. Она матери передала секреты гадания, какие не знаю, и мать веще предсказывала. Тогда мать за Момотом была замужем, и Георгий, Момот, значит, сам магию хорошо знал, так она выведала у него еще что-то и стала применять в гадании, а Георгий страшно сердился, запрещал ей делать эти штучки, стал не пускать тех, кто гадать приходил. Тогда мать наняла чеченцев, чтобы его грохнули. И как-то так вышло, что Георгий с ними договорился, они его отпустили, а матери велели отработать должок, раз их потревожили. Она им сама предложила сговор: я буду знакомиться с теми, кто приходит гадать, получше узнавать их материальные дела и, если кто побогаче, вам сообщать. Выручку поделим. Клянусь, сам слышал!

— Наводчицей стала, — подсказал Бехтеренко.

— Вот-вот! — приободрился Мотвийчук. — И однажды чеченцы ограбили знакомую Софьи Аполлоновны. Ты вызнала, серьезная тетенька была, не то что маманя, и приехала к матери. Либо, говорит, Нина, вы прекратите это бесчинство, либо я вас прокляну. Так и сказала, сам слышал, она дальше входной двери проходить не стала и все платочком нос прикрывала. Маманя давай дурочку ломать, меня позвала, я, само собой, за мать, а Софья Аполлоновна меня змеенышем назвала, блин… И вот тут она и говорит… Почернела вся, глаза — раскаленными углями… «Полчаса тебе небесных, кайся!» И ушла. Мы с матерью тогда разругались: я ей стал высказывать, зачем ей с чечнсй связываться, если она бабки крутые зарабатывает, мужиков крутых знает. Мать на меня: из-за тебя, говорит, я всю жизнь маюсь! Я плюнул на все это дело, ушел из дому и у подруги своей неделю кантовался. Там меня и накрыли: «Ты старуху убил?» А я ни сном ни духом. Утром мне свидание с матерью дали Я ей сказал: вытаскивай меня отсюда, как хочешь, или все расскажу следователю. Через день мне устроили побег. Мать умоляла никому ничего не говорить, обещала все устроить и дала мне десять тысяч баксов. А вечером меня увезли в монастырь.

— А где сейчас этот Момот? Они поддерживают связь?

— Не знаю. Триф знает, они дружили.

— А что ты о Трифе собирался рассказать?

— Он отдал матери на хранение бумаги, когда мы еще по соседству жили.

— Какие? — ковал железо Бехтеренко.

— Я не разбираюсь, что там, но последний месяц мать вела переговоры с каким-то Дейлом насчет их продажи. Он приезжал к нам. Мать просила двести тысяч баксов, Дейл давал только сто.

— А где они, бумаги эти? Дома?

Мотвийчук замешкался с ответом, Бехтеренко этой заминки было достаточно.

— Не дома. В хранилище банка «Империал».

— В Швейцарии?

— Какая там Швейцария! На Садово-Кудринской, сам с матерью ездил.

— Так, Санек, — почти по-дружески обратился Бехтеренко, — расскажи-ка, что в этих бумагах.

— Цифры, записи на непонятном язЬже, знаки, в одной папке вообще галиматья, сказка или, кажется, легенда про Христа.

— Надо полагать, ты копию сделал, — утвердительно сказал Бехтеренко, и Мотвийчук, не удержавшись, сказал:

— Сделал.

— Где она?

— Дома. Без меня не найдете, — сделал попытку для торга Мотвийчук.

— Санек, дорогой, зачем тебе надрываться, скажи, где ты ее сховал, а мы возьмем. Ты уж пособи нам, чтобы паркет да кафель не ломать. Тебе же там жить, если все про старушку подтвердится, — щедро сулил Бехтеренко.

— А ладно, — расщедрился и Мотвийчук. — Только там деньги мои, не обижайте сироту, — опять нахально улыбался Мотвийчук, Бехтеренко только диву давался.

— Законность установим, хоть все твое. Где тайничок?

— В моей ванной.

— Как понимать: у тебя своя ванна?

— Все цивилизованные люди имеют ванну, — назидательно пояснил Мотвийчук.

Бехтеренко не сдержался:

— Выпускнику седьмого класса и коридора положена только параша!

— Да ладно вам сердиться, — стушевался Мотвийчук. — В ванной, за вентиляционной решеткой, тайник.

— Коротко и ясно. Чем еще хочешь душу облегчить?

— У матери есть счета за границей.

— Ведомо: в Швейцарии, Штатах, Бельгии. Что-нибудь потеплей давай, про «юных христиан», например.

— А что про них?

— Кто осуществляет руководство, Гуртовой?

— Нет. Гуртовой вроде замполита, а строевой занимается лично Шумайло.

— Начальник охраны президента? — переспросил Бехтеренко.

— Он, — твердо ответил Мотвийчук. — Нас человек двадцать собирали вместе, он задачи ставил.

«Интересно», — отметил про себя Бехтеренко. Вслух спросил:

— А Церковь с какого боку здесь?

Мотвийчук хмыкнул:

— Вроде почетных гостей.

— Все выложил?

— Вроде пока все. Что надо, спросите.

— Вот теперь, Сонечка, можешь спать спокойно…

Выпроводив Мотвийчука, Бехтеренко не почувствовал удовлетворения: смерть Миши Зверева, а там и милицейского майора пятном лежала на мизерных успехах. В сумбурных мыслях он дал команду готовиться к выезду.

Машина бежала по заснеженным улицам Москвы, почти не освещенным. Бехтеренко делал вид, что подремывает. И говорить не хотелось, и старшего опергруппы недолюбливал…

— Подъезжаем, Святослав Павлович, — напомнил старший опергруппы капитан Смольников. Бехтеренко поморщился.