«Капернаум», кстати, был третьеразрядным ресторанчиком, а точнее, трактиром, где произошло знакомство Куприна с Рыбниковым. Он находился у Владимирской площади. До сих пор идут споры, где именно. Скорее всего, в доме № 1 по Загородному проспекту. Произошла эта встреча в 1905 году, когда шла Русско-японская война. Куприн давно вынашивал мысль написать рассказ о японском шпионе, свободно разгуливающем по Петербургу. Конечно, настоящий штабс-капитан Рыбников, шпионом не был. Русский офицер-сибиряк оказался в Петербурге по делам службы. Но с фантазией писателя не поспоришь. Вскоре был написан рассказ, герой которого получил ту же фамилию, что и прототип.

Увы, закончилась жизнь Куприна на Разъезжей печально – уходом из дома и разрывом с женой. Мария Карловна через много лет писала дочери: «Я очень любила твоего отца, Лидинька, и решиться разойтись с ним было очень трудно…». Но это, писала она дальше: «…было действительно лучше для нас обоих, потому что каждый устроил свою дальнейшую жизнь по-своему, и мы перестали, наконец, мучить друг друга с ожесточением, на которое способны только страстно любящие люди…».

В истории Разъезжей улицы есть и страшные страницы. Например, один из самых больших пожаров Петербурга в 1832 году. Начался он на Болотной (современной Коломенской), перекинулся в Ямскую слободу, затем распространился по обоим берегам Лиговского и Обводного каналов. Тогда сгорели 102 каменных дома и 60 деревянных. Погибли 30 человек. На пожар лично приехал государь император Николай I.

Подобно всем центральным улицам Петербурга Разъезжая, как говорится, «отмечена литературой». И не только Куприна и Достоевского вспомним мы, говоря о Разъезжей. В то время, когда она еще была окраиной, жил здесь Николай Алексеевич Некрасов. И жил не в самые для себя удачные времена. Первый раз он снял комнату в деревянном флигеле во дворе доходного дома в 1840 году. Примерно в эти же годы вышло известное описание Петербурга Ивана Пушкарева. Московскую часть, в которой числилась тогда Разъезжая, он характеризует так: «Это был будто отдельный мир гражданских чиновников, отставных военных, искателей мест, ходатаев по делам, мелких спекулянтов и др. Квартиры здесь дешевле и просторнее, хозяйки меньше бранчливы и добрее, чем в центре города». Но вот Некрасову с хозяйкой, вернее, с хозяином, не повезло. Тот взял с него расписку, что все имущество поэта за долги переходит к нему, присвоил вещи, а жильца своего даже не пустил ночевать. Некрасов остался на улице в мороз, чуть не замерз, но его пожалел какой-то нищий и позволил ему переночевать у него на Васильевском. Второй раз Некрасов снимал здесь жилье в доме № 26 в 1842 году. Тогда, вроде, обошлось без происшествий, хотя Некрасов по-прежнему бедствовал.

Литературных адресов на Разъезжей все же не так много. Остановимся у дома № 31. Ничем он вроде бы не примечателен, но когда-то здесь жил замечательный поэт Серебряного века Федор Сологуб со своей женой переводчицей Анастасией Чеботаревской.

Федор Сологуб не всегда был «стильным эстетом». И даже Сологубом – не всегда. Сначала он был скромным школьным учителем Федором Кузьмичем Тетерниковым. Тяжелое нищее детство, преподавание в провинциальной школе, бедность – через все это прошел Федор Кузьмич. Переломным в судьбе Тетерникова можно считать 1891 год, когда он познакомился с Николаем Минским, философом и поэтом-символистом, который заинтересовался его творчеством всерьез. Тетерников становится сотрудником «Северного вестника». Теперь его литературная судьба оказалась навсегда связанной с именами Зинаиды Гиппиус, Константина Бальмонта, Дмитрия Мережковского. Кстати, именно Минский, тогда секретарь «Северного вестника», придумал Федору Кузьмичу Тетерникову, печатавшему в журнале свой первый рассказ, псевдоним. Действительно, что это за литературное имя – Тетерников. А «Сологуб» (с одним «л», в отличие от известного Соллогуба) – это совсем другое дело. И в номере Минского в «Пале Рояле» увидела впервые Зинаида Гиппиус этого самого Сологуба. И вспоминает об этом так:

«– Как же вам понравилась наша восходящая звезда? – пристал ко мне Минский, когда Сологуб, неторопливо простившись, ушел. – Можно ли вообразить менее „поэтическую“ наружность? Лысый, да еще каменный… Подумайте!

– Нечего и думать, – отвечаю. – Отличный: никакой ему другой наружности не надо. И сидит – будто ворожит; или сам заворожен».

В 1908 году Федора Кузьмич женился на переводчице Анастасии Яковлевне Чеботаревской. Чеботаревская была дама с претензиями, завела литературный салон, роскошь в доме, бдительно следила за прессой. Если в каком-нибудь журнале появлялось что-то не слишком восторженное о ее муже, это издание вносилось в «черный список» и любое сотрудничество с ним прекращалось. В дом на Разъезжей Сологубы въехали в 1910 году. И как раз здесь, в литературном салоне супругов, разыгралось знаменитое «Дело об обезьяньем хвосте».

3 января 1911 года на квартире у Федора Сологуба состоялся маскарад. Среди приглашенных был и писатель Алексей Михайлович Ремизов. Он прицепил к своему наряду обезьяний хвост, намекая на основанную им шуточную Обезьянью палату. «В то время в Петербурге снова, как в старые годы, была мода на ряженье. Обыкновенно я рядился в козлиную маску, а потом ни во что не рядился, а в своем виде – тоже от „паясничества“! – на последнем же вечере у Сологуба „появился“ самим собой и только сзади „обезьяний“ хвост», – писал Ремизов годы спустя.

Все было прекрасно, компания веселилась, но через несколько дней начались разборки. Оказывается, обезьянью шкуру Анастасия Чеботаревская раздобыла по просьбе Толстого для маскарада, устроенного Толстыми же у себя дома днем раньше. Она обязалась вернуть шкуру хозяевам в целости и сохранности, но шкура оказалась испорченной. И Ремизова, который участвовал в обоих маскарадах, обвинили в том, что хвост отрезал он. Далее началась душераздирающая переписка.

6 января 1911 года. Чеботаревская – Ремизову: