– А в установленных традициях творить не пробовали?

– Отчего же, и в установленных могу, – вздохнул горе-автор, – только скучно же, так все умеют.

Вечная трагедия непонятых гениев. Мы пожали друг другу руки и распрощались. Спустя недолгое время заявился Митька. Не один…

– Здравия желаю, батюшка сыскной воевода!

– Митя, ты кого сюда притащил?!

– Как это кого? – даже опешил он. – Кого приказывали.

Я тихо заскрипел зубами, прикрыв глаза и до боли в суставах сжимая кулаки. Во дворе нашего отделения с хоругвями и иконами толпился весь святейший синод… У всех были лица первых христианских мучеников. Но самое худшее, что вокруг священнослужителей вальяжно расхаживал горбоносый Шмулинсон со стрелецкой пищалью на плече. Баба Яга подошла к окошку, ахнула и тоже схватилась за сердце:

– Митенька… Да как же ты мог?! Кто ж тебя, дурака подберезового, надоумил всех наших священников заарестовать?

– Да Шмулинсон же и подсказал, добрый человек! – радостно выдохнул наш младший сотрудник. – Я к нему пришел, как велено, за информацией. Пищаль для солидности взял, шапку на стрелецкий манер сдвинул, а он мне вежливо так, по-людски, говорит: «Дмитрий, ви человек умный, в милиции служите, ну скажите ради бога, кому могла понадобиться моя черная ткань, за которую, прошу заметить, уплачены скорбные еврейские деньги? Не говорите! Я сам вам отвечу – тем, кому она нужна! А кому она нужна? Тем, кто ее носит! А кто в Лукошкине носит черные одежды?» Вот тут-то меня и озарило…

Мы с Ягой страдальчески переглянулись. Счастливый Митька, ни на что не обращая внимания, красочно расписывал, как он самолично остановил едва ли не целый крестный ход и очень вежливо, без угроз, как положено – граждане, пройдемте… У меня просто не хватало слов. Если милиционеров за глаза называют козлами, то повелось это еще со времен царя Гороха, и виноват в этом мой старательный подчиненный, дубина!

– Бабушка, вы не могли бы как-нибудь заманить в дом вон того картавого «стража порядка»?

– Попробую, Никитушка, но со священниками уж ты будешь разбираться сам.

– Естественно… – кисло выдавил я.

Бабуля вышла на крыльцо и тихо свистнула. Шмулинсон навострил уши. Яга поманила его пальцем и тихо намекнула:

– Аванс ждет.

Абрам Моисеевич мгновенно приставил тяжелую пищаль к забору и рысью бросился в дом:

– Никита Иванович, мое почтение. Штой-то ви сегодня кажетесь мне небрежно бледным… Не заболели, часом? Я всегда говорил – берегите нервы, от них все болезни! Ви же так окончательно посадите здоровье в борьбе с преступностью…

Я встал из-за стола, подошел к печке, взял ухват и передал его Яге.

– Держите обоих на мушке. Попробуют бежать – поступайте по законам военного времени.

– А… я ж… я же – свой! – взвыл было Митька, но под неподкупным взглядом Бабы Яги стушевался и притих. – Я же… свой я… милицейский… как лучше хотел…

– Молчи уж теперь, отступник! Подвел-таки все отделение под монастырь…

Я еще раз поправил фуражку и с самым сокрушенным видом шагнул на крыльцо. Псалмы и молитвы мгновенно прекратились, лица присутствующих обернулись ко мне. Кто со страхом, кто с надеждой, а кто и покаянно ожидал последнего решения.

– Граждане, – прокашлялся я, – а кто тут, собственно, главный?

– Епископ Никон в отъезде, стало быть, я за него буду, – густым басом прогудел отец Кондрат.

– Помню, помню, встречались. Это что же вы, батюшка, уже второй раз в отделение залетаете?

– Грешен…

– Вот именно, – приободрился я. – Взрослый человек, жену имеете непьющую, дочь-красавица вымахала, а вы? Уличные драки устраиваете, свободных художников без суда и следствия бьете… Нарушаете, гражданин!

– Ох… грехи наши тяжкие, – честно повесил голову отец Кондрат и повернулся к остальным: – Братия! Зело виновен перед всеми. Это ж из-за меня, недостойного, вас всех в отделение замели. Простите, Христа ради, окаянного… Мой грех, мне и ответ держать.

– Пусть Господь тебя простит, как мы прощаем, – дружно откликнулись дьячки, монахи, попы и служки.

У меня едва слезы не навернулись от такой трогательной картины, но следовало довести дело до конца.

– И вам, граждане, должно быть стыдно! Почему вы не удержали вашего товарища от опрометчивого поступка?

– Истинно! – крикнул кто-то. – Вяжи и нас, участковый!

– Почему никто не приложил никаких усилий по борьбе с самими зачатками правонарушения у отца Кондрата? Почему никто не подошел, не поговорил с ним по-братски, по-церковному?

– Правильно, правильно, – поддержали другие голоса. – Погрязли мы в делах суетных и забыли о ближнем. Велика вина наша, и нет нам прощения. Все на каторгу пойдем, веди, участковый!

– Ну… каторга – это, пожалуй, слишком, – постарался успокоить я разгоряченные самобичеванием головы. – Один судья над нами, имя ему – Господь Бог. А я лишь осуществляю некоторые функции профилактики. Так что, граждане, даете мне честное поповское, что с отцом Кондратом больше такого не повторится?

– Век будем Бога молить за твою милицию! – просветлел народ.