Запыхавшись, я застал внизу сторожа, все еще смотрящего на улицу.

— Приходил? — спросил я с напускным равнодушием.

— Не приходил, — ответил сторож так грубо, что я зашатался.

— Если придет, то пусть молоко оставит внизу, а сам поднимется наверх… Что? — добавил я, так как прежде чем он что-то сказал, мне показалось, что он что-то сказал. Но так как он вообще ничего мне не сказал, то, делая взмахи руками и приседая, будто я спустился вниз только для выполнения упражнений, я снова взбежал по лестнице.

Лейтенанты стояли в дверях, всматриваясь в лестничную клетку, лощеные и настороженные.

— Это я! — крикнул я издалека на всякий случай, стараясь пройти мимо них пружинисто и небрежно, чтобы дать понять, что это свой. И тогда, вместе со спазмом страха, у меня мелькнула мысль, что они догадываются: моя одышка не может не обратить на себя их внимания. Рассеять их подозрения и в то же время отшутиться, сблизиться, вступить с ними в контакт, подойти к ним — неожиданно стало моей целью.

— Вы себе и представить не можете, господа, — загоготал я, — как человек запыхается, прежде чем… хе!.. хе!.. того… ну, вы знаете, господа, что я имею в виду!..

Сгорая от стыда, я спрятал голову под подушку. Это должно быть в их стиле, — повторял я про себя — солдатская развязность, почему они не смеялись? Ни в какую. Они ждали молочника.

Я тоже ждал. Около восьми на лестнице послышались чьи-то шаги. «Сейчас его будут бить», — подумал я с облегчением. Но ничего не происходило, наступила долгая тишина. Наконец, не в силах больше ждать, я приоткрыл дверь и выглянул в прихожую.

— Он не приходил, — отрапортовали они с готовностью. — Правда, здесь был какой-то тип, покрутился, покрутился и ушел. Но молока у него с собою не было.

— Благодарю вас. Наверно, придет попозже, — соврал я и вернулся на кровать. Я сидел на кровати, тупо уставившись в стену. Весь мой сложный план, стоивший мне такого напряжения, не говоря уже о беготне по лестнице, рухнул при первом же столкновении с простым молочником. — Значит, я ни на что не способен, — повторял я про себя, — если многоэтажная интеллектуальная постройка рушится при столкновении с таким обычным явлением, как молочник. Ему удалось уйти безнаказанно, так легко, так просто! Разгром, поражение, крышка! Обманул, надсмеялся надо мной! — кричал я.

Я чувствовал себя униженным.

Около полудня я решился выйти из комнаты.

— Иду в город развивать свою личность, — сообщил я лейтенантам. — Будьте добры, подождите еще немного. Иногда он приходит и после полудня, а если ему не по дороге, то и вечером.

Остаток дня я употребил на то, чтобы постараться забыть утреннее поражение. С наступлением сумерек я почувствовал значительное улучшение.

— Плевать! — решил я. — Что было, то было. Зато сегодня снова позвоним в парадную. Я и адъютант.

При мысли об ожидающем меня очищении, я повеселел. Я нарочно оттягивал возвращение домой. Чем позднее, тем сильнее он будет меня проклинать, тем полнее и упоительнее будет мой вечерний реванш.

Только после того, как последние посетители покинули бильярдный зал, вышел и я. Я шел не торопясь, останавливаясь по дороге, чтобы сладостней упиться, перебирая в уме все тонкости и так, во все улучшающемся настроении дошел до своего дома. Парадная была закрыта, улица пустынна и залита лунным светом. С улыбкой, потирая руки, чувствуя почти блаженную дрожь, я позвонил.

Послышались знакомые тяжелые шаги. В нетерпенье я переступал с ноги на ногу. Загремел засов. В дверях выросла огромная фигура в белых кальсонах, и в ту же самую минуту из-за угла появляется элегантный адъютант Генерального штаба и с размаху трижды бьет меня по роже.

Прежде чем я пришел в себя от удивления, дверь за мной закрылась и я очутился в коридоре, освещенном только переносной лампой, стоящей на полу возле фигуры сторожа, покрытой серой белизной, точно мраморный столб, подпирающий парфенонский храм.

После минутного молчания я робко попробовал поставить ногу на первую ступеньку. Он не двигался, это означало, что мне разрешается подняться по лестнице и уйти к себе наверх.

— Шел я это сегодня через парк, — вдруг заговорил он как-то певуче. — …И знаешь ли, котик, что? Наш генерал-губернатор, Его Превосходительство… тут он отпрянул от стены и стал навытяжку, в позе, выражающей почтение и уважение, — …на катке тонет, ну и я его спас.

«Опять?» — подумал я про себя, а вслух сказал: