— Ну, ты, наверно, слышал, — обратился профессор к Глену, — что Петербург на болотах был построен?

— Да, да, конечно, слышал, — быстро ответил канадец. Он и в самом деле когда-то от кого-то слышал, что Петербург был на болотах построен, но сейчас поймал себя на мысли, что совсем забыл об этом.

— Ну вот, — продолжал Иван Осипович поучительным тоном, — болота высушили, а сырость осталась.

Канадцу всё это было ужасно интересно. Несмотря на свой третий по счету приезд в Россию, он никогда не был в Москве, а значит, ещё ни разу не общался с настоящим московским профессором. Кроме того, публика, с которой ему приходилось общаться здесь, в Петербурге, на летних курсах, была в основном молодёжная. В этом были, конечно, свои плюсы: например, с ними, с молодыми, ни за что не соскучишься. И всё же иногда хотелось не то чтобы немного поскучать, но пообщаться с кем-нибудь более зрелым, умудренным жизнью. Глену всегда казалось намного удобнее, образно выражаясь, вальсировать в одном темпе.

— Петр I основал Петербург! — желая продемонстрировать свою эрудицию, важно сказал канадец Ивану Осиповичу. Тот согласно кивнул, потому что возразить ему на это было нечего.

— Я был на «Авроре», — для усиления эффекта доверительно сообщил Глен.

Иван Осипович неопределённо пожал плечами.

— Несчастный корабль, — сказал он.

— Почему? — искренне удивился канадец.

Иван Осипович подумал немного, но потом, видимо, решил дальше тему не развивать.

— А так. Не нравится он мне: громоздкий слишком.

Канадец, кажется, вполне удовлетворенный ответом, кивнул.

Надо сказать, что наш профессор был человеком не простым. Не то чтобы он был хитрым или лицемерным, — такого за ним не водилось: когда вопрос казался ему принципиальным, речь его становилась прямой и даже резкой. Однако в большинстве случаев он оставался находчивым и разумно осторожным: умел, где полагается, промолчать, а где нужно, поддержать разговор. Правда, если собеседник ему категорически не нравился или разговор был не интересен, Иван Осипович без особого труда находил тактичный повод удалиться или поменять тему.

Глен профессору был определённо интересен: видел Иван Осипович в канадце нечто новое для себя. Легко было не только говорить, но и сидеть, и молчать, смотря на утешительно прохладные струи фонтана. Эта непринужденность профессору нравилась.

— Скажи, Глен, а какое место в Петербурге тебе больше всего запомнилось? — пришлёпнув голой ладонью большую каплю пота, застывшую на щеке, спросил он.

— Исаакиевский собор, — мечтательно подняв глаза к небу, ни секунды не задумываясь, ответил Глен. — Он очень красивый. Я думаю, он похож на Собор Парижской Богоматери.

— Ты это серьёзно? — удивился профессор. — Они же такие разные, эти соборы!

— Да, разные, — охотно согласился канадец. — По стилю разные, но всё равно, по-моему, оба собора равноценные.

— Ну, — задумчиво проговорил профессор, — это вопрос спорный, может равноценные, а может, и нет.

— Кстати, не зря же архитектор Исаакиевского собора, тоже был француз, — явно гордясь собственной осведомленностью, заметил канадец.

Иван Осипович незаметно почесал затылок: он, признаться, совсем позабыл, кто был архитектором Исаакиевского собора. Профессор согласно кивнул и с уважением посмотрел на иностранца. Однако, почесав затылок, профессор случайно обнаружил, что волосы у него на затылке совершенно слиплись от жары и скрутились в маленькие противные сосульки. Он легонько дотронулся мизинцем правой руки до колена канадца, затем растопырил ладонь, и, легонько опершись на ногу Глена, привстал со скамейки.

— Подожди минутку! — сказал он иностранцу.

Канадец не возражал, он молча следил за Иваном Осиповичем, который уже направлялся к фонтану.

Иван Осипович нагнулся и запустил обе ладони в фонтанный бассейн. Пополоскав руки, профессор тщательно промыл водой шею и, несколько раз зачерпнув воду, методично начал поливать голову. Вода в ладонях профессора почти не задерживалась, поэтому, для лучшего эффекта, процедуру эту ему пришлось проделать несколько раз. Наконец, наплескавшись в фонтане вволю, Иван Осипович вернулся на скамейку.

Канадец, очевидно, с нетерпением ждал возвращения своего русского приятеля. Несмотря на вынужденный перерыв, Глен крепко удерживал нить понравившегося ему разговора.

Не успел Иван Осипович как следует усесться на скамейку, как канадец, подняв вверх длинный указательный палец левой руки, многозначительно произнёс:

— Эрмитаж! Мне очень нравится Эрмитаж.

— Ну, конечно, — с энтузиазмом поддержал реплику взбодрённый и освежённый водами фонтана профессор. — Это настоящее сокровище!

Он явно собрался продолжить свою мысль, но Глен опередил его:

— Часы «Павлин», такие красивые! — произнёс он пафосно и вопросительно посмотрел на профессора.

— Да. Да, — сказал профессор, вспоминая слишком громоздкие, на его взгляд, часы. В Эрмитаже Ивана Осиповича привлекала, в основном, живопись.

— А Рембрандт! — с энтузиазмом воскликнул профессор. Как тебе Рембрандт? Особенно, картина «Возвращение блудного сына»? А?

— Да-а-а, — протяжно произнес канадец. На самом деле он хорошо знал и любил творчество Рембрандта, а потому Глену и самому очень не терпелось порассуждать на эту тему. Но, к сожалению, ему так сильно захотелось пить, что пришлось наступить на горло собственной песне.