В сумерках, окутавших этот затерянный мир, Йозеф внезапно осознал, каким глупцом он был, и едва не застонал от бессильного отчаяния. Ему хотелось броситься перед Кристиной на колени и умолять ее о прощении – за миллионы жертв грядущей войны, за немыслимые лишения и бесчисленные разрушения. Появись у него шанс, он бы крикнул: «Ты была права, тысячу раз права, когда отчаянно сражалась за мир, не обращая внимания на насмешки и хулу, хотя твоя борьба была заведомо обречена на провал! Ты плевать хотела на обвинения в трусости. На свете нет людей храбрее пацифистов, воевать легко, как и убивать соседей, вспарывать животы детям и быть последним выжившим, вместо того чтобы помочь выжить всем окружающим». Йозеф осознавал, что, как и все остальные, был невыносимо высокомерен. Снисходительно улыбался, насмехался над тщетными усилиями Кристины, над листовками, растоптанными разгневанными согражданами, самодельными транспарантами, штрафами (власти выдавали их за кару Господню) и разочарованиями, что хуже удара кинжалом в сердце. Он пожимал плечами и возводил глаза к небу, когда Кристина говорила: «Прошу вас, не забывайте о той первой страшной бойне. Она не должна повториться». Он подхихикивал стаду и ни разу и пальцем не шевельнул, чтобы помочь Кристине в ее безнадежном деле, а как-то раз, после совсем уж куцего митинга, даже сказал: «Знаешь, ты просто смешна». Она тогда ответила: «Знаю и не стыжусь этого».

Утром, открыв глаза, Йозеф увидел над собой шероховатый кирпичный потолок лиловатого цвета и не сразу понял, где находится.

«Не может быть!» – подумал он, сел на край кровати и сжал голову руками. Увы, это был не кошмар, а грубая реальность. Та реальность, в которой ему придется жить очень долго. Ощущения были сродни чувствам безвинного узника, забытого в камере на целую вечность. Слава богу, «тюрьма», куда попал Йозеф, оказалась очень большой. Нужно браться за дело и не разнюниваться. Отнестись к происходящему как к вызову судьбе.

Ученый и его миссия.

Часы показывали девять – в столице он никогда не вставал так поздно. Опытная станция была пуста. Опытная! Наверное, это невероятное название придумал очень остроумный либо сильно раздосадованный человек. А может, безумный мечтатель.

Йозеф весь день наводил порядок в лаборатории: расставив оборудование и реактивы точно так же, как они стояли в институте, он взялся за изучение зеленой тетради Сержана. Работа предстояла огромная. Часть времени будет уходить на лечение местных жителей, но главной задачей станет составление подробного каталога личинок, населяющих стоячие воды, номенклатуры водных растений и анализ органической текстуры земли, чтобы выяснить, существует ли связь между кислотностью воды и размножением малярийных комаров.

Работа на год, а то и на два.

Внезапно Йозефу в голову пришла ужасная, убийственная мысль. Что, если Кармона сбежал вместе с семьей, не дожидаясь выплаты денег? Чем еще объяснить его отсутствие? Он вышел на крыльцо и огляделся: на станции по-прежнему никого не было, вокруг царила полная тишина. Как поступить, что делать, если доведется остаться в одиночестве? Придется ждать приезда Дюпре, а он появится только через месяц. Питьевая вода у него есть, провизии завезено на три месяца, можно браться за составление каталога.

Первый день новой жизни.

Йозеф открыл чистую тетрадь в клетчатой обложке и начал писать:

28 октября 1940 года. День 1-й. Сегодня начинается моя робинзонада.

Йозеф осторожно шагал по болоту, нащупывая ногой кочки, чтобы не увязнуть в глинистой жиже. Метра через три его кожаные туфли покрылись красно-коричневой грязью, низ штанин отяжелел от воды, он даже куртку ухитрился забрызгать. Настоящий «черноногий». Йозеф не знал, что делать – вернуться или идти дальше, раз уж все равно промок.

«Мне нужны резиновые сапоги, – подумал он. – Срочно. А еще халаты», – и записал в блокнот: «Попросить сапоги 41-го размера». Подумал и добавил «две пары», сделал глубокий вдох и шагнул вперед – раз-другой. Это оказалось не столько трудно, сколько утомительно. Он шел, вытаскивая ноги из топи, забыв о костюме и лаковых штиблетах.

Так прошел час. Йозеф осмотрел деревянные настилы над рытвинами, залюбовался стремительно взлетающими в воздух чибисами и вдруг заметил колыхавшиеся вдали тени. Человек двенадцать арабов сгрудились вокруг осушенного кусочка земли площадью не больше пятидесяти сантиметров. Все они были в светлых туниках, бежевых жилетах и пышных шароварах до щиколоток и белых тюрбанах.

Рабочие поддевали лопатами влажную землю, скидывали ее на невысокую стенку и разравнивали. Некоторые сидели на корточках и спокойно курили. Чуть поодаль другая группа убирала запруды с соседнего водоема. Завидев Йозефа, они бросили копать и уставились на него. Никого похожего на прораба или бригадира он не заметил, подошел ближе и сказал, ткнув себя пальцем в грудь:

– Я доктор.

Они смотрели на него и молчали.

– Говорить по-французски? – спросил Йозеф.

Старик с морщинистым лицом покачал головой, повернулся и махнул рукой в сторону соседнего поля. Отозвавшись на призыв, к ним направился высоченный араб. Люди расступились, пропуская его. Он остановился в метре от Йозефа, воткнул лопату в землю и оглядел чужака, задержавшись взглядом на перепачканных глиной ботинках.

– Я новый доктор. Вы говорите по-французски?

Человек усталым движением отер пот со лба, поправил съехавший тюрбан. У него было загорелое до красноты лицо, седеющая борода и черные глаза над высокими скулами.

– Я ищу начальника строительства.

– Я – Кармона.

День 4-й. 31 октября 1940 года. Сегодня утром я нашел у двери пару резиновых сапог. Они грязные и на размер больше, чем нужно, но я их отмою и смогу спокойно ходить по болотам. Думаю, их принес Кармона. Больше некому. После нашей встречи он, не промолвив ни слова, вернулся к остальным, и они возобновили работу. На меня никто не обращал внимания, я развернулся и пошел прочь. Не уверен, что Кармона живет в доме напротив. Мне хочется задать ему тысячу и один вопрос, но он неуловим. Неужто избегает меня?