Шрифт:
Сохраб вытер лицо рукавом. Рыдания сотрясали его маленькое тело.
– Я скучаю по отцу и по маме, – прохрипел он. – И я скучаю по Сасе и Рахим-хан-сагибу. Только… хорошо, что их со мной нет. Так мне порой кажется.
– Почему это? – Я коснулся его руки, и мальчик резко отдернул ее.
– Потому что… я не хочу, чтобы они видели меня таким. Я грязный. – Сохраб всхлипнул. – Я полон греха.
– На тебе нет грязи, – возразил я.
– Эти люди…
– И не смей так думать о себе.
– …они такое вытворяли… со мной… главный и два его помощника…
– На тебе нет грязи и нет греха. – Я взял-таки его за руку, как он ни выдирался. – Я не обижу тебя. Обещаю.
Обнять его. Привлечь к себе.
Сохраб весь напрягся. Обмяк. Спрятал лицо у меня на груди.
Между теми, кто вскормлен одной грудью, существует братство. Но оно есть и между мною и маленьким мальчиком, смочившим слезами мою рубаху. Нас навеки связала победа над Асефом.
Когда же задать ему вопрос, который не дает мне уснуть по ночам? Может быть, сейчас и настал подходящий момент?
– Поедешь со мной в Америку? Будешь жить со мной и моей женой.
Сохраб не ответил.
Ведь ему надо было выплакаться.
Целую неделю я не заговаривал про Америку, будто этот вопрос меня вовсе не интересовал. И вот в один прекрасный день мы с Сохрабом взяли такси и отправились на смотровую площадку Дамани-Ко, «край горы». Отсюда, со скалистого выступа на склоне одного из холмов Маргаллы, открывался прекрасный вид на Исламабад с его зелеными проспектами и белыми зданиями. Таксист сказал нам, что оттуда можно разглядеть президентский дворец, а после дождя, когда воздух чист, видны даже земли за Равалпинди [48] . Глаза его в зеркале заднего вида перебегали с меня на Сохраба и обратно. Моя физиономия была уже не такая опухшая, зато желтизны прибавилось.
48
Равалпинди – большой город на реке Лех, рядом с Исламабадом; пока строился Исламабад, являлся столицей Пакистана, сейчас он практически слился с Исламабадом.
Мы сели на скамеечку в тени эвкалипта, идеальное место для любителей пикников на природе. Был жаркий день, солнце стояло высоко, небо словно выцвело. На соседних лавках лакомились самсой и пакорой, слышалась знакомая мне индийская мелодия из какого-то старого фильма, по-моему, из «Пакизы». Ребятишки играли в мяч, заливисто смеялись, кричали. Вспомнилась крыса в кабинете директора детского дома в Карте-Се, и у меня вдруг дыхание перехватило.
Во что мои соотечественники превратили родную землю!
– Что с тобой? – спросил Сохраб.
– Ничего страшного, – улыбнулся я. – Уже прошло.
Мы расстелили на нагретом солнцем столе гостиничное полотенце и принялись играть в панджпар. Музыка не утихала, теперь мотивы шли все больше незнакомые.
– Смотри, – Сохраб картами указал на ястреба, кружившего в неохватном небе.
– Я и не знал, что в Исламабаде есть ястребы, – сказал я.
– И я не знал. – Мальчик не отрывал глаз от птицы. – А там, где ты живешь, они есть?
– В Сан-Франциско-то? Наверное. Только они как-то не попадались мне на глаза.
Я надеялся, он спросит еще о чем-нибудь. Но Сохраб перетасовал карты и сказал, что хочет есть. Пришлось достать из бумажного пакета кофту. Сам-то я питался исключительно протертыми бананами и апельсинами – с этой целью пришлось одолжить у госпожи Фаяз на неделю блендер. Чашка вместо тарелки, соломинка вместо ложки.
Сохраб подал мне салфетку и проследил, чтобы я хорошо вытер губы. Я благодарно улыбнулся, и он ответил мне улыбкой.
– Твой папа и я были братьями, – неожиданно вырвалось у меня. Тогда, у мечети, я почему-то не смог ему об этом сказать. Только тайнам между нами места теперь не было. – У нас был один отец.
Сохраб отложил лепешку.
– Папа никогда не говорил, что у него есть брат.
– Он и не знал.
– Почему?
– Ему не сказали. И мне никто ничего не сказал. Все выяснилось совсем недавно.
У Сохраба сделалось такое лицо, будто он видит меня впервые в жизни.
– А почему люди скрывали это от папы?
– Я сам себе задавал этот вопрос. И ответ мне совсем не понравился. Скажем так: в глазах других мы не годились друг другу в братья.
– Потому что он был хазареец?
Я заставил себя посмотреть ему прямо в глаза.
– Да.
– А ваш отец одинаково любил тебя и папу? Озеро Карга. Мы пускаем камешки по воде, и плоский голыш Хасана рикошетит целых восемь раз. Баба хлопает Хасана по плечу.
Больничная палата, с лица Хасана сняли повязки, волнение и радость отца.
– Думаю, он любил нас одинаково, только каждого по-своему.
– Ему было стыдно за папу?
– Нет. Думаю, ему было стыдно за самого себя.
Мы уехали со смотровой площадки ближе к вечеру, разморенные зноем. Всю дорогу я чувствовал на себе взгляд Сохраба.